Я продолжала прогулки с ними вплоть до января 1990 года. Выходили все вместе, затем каждый топал по своей тропинке, а в конце, как водится, гонки — бежишь, столкнешься с барсуком, скажешь ему «здравствуй» и продолжаешь бег. Светя фонарем, я наблюдала, как они кормятся в полях, а когда возвращалась обратно, видела, как они бредут садами или мимо пристроек.

С этого времени я решила держать «барсучьи ворота» постоянно открытыми — пусть приходят и уходят когда их душе угодно. А вдруг они когда-нибудь вернутся — и родят здесь собственных малышей! А почему бы нет? Это были их собственная территория, собственный дом, который они признали своим сразу и навсегда — точно так же, как я, придя в 1977 году на ферму Дерека, признала ее родным домом.

Был милый солнечный летний вечер. Мы шагали в местную школу послушать лекцию о совах, которую читал мистер Дэвид Чаффе. Наши младшие сыновья, которым было тогда соответственно 9 и 10 лет, рвались послушать, да и Дерек всегда интересовался птицами (особенно теми, у кого шикарное оперение).

Хорошо, что поблизости есть превосходные школы — в течение года в них устраивается масса самых разнообразных мероприятий, неизменно привлекающих местных сельчан. Ведь, кроме всего прочего, это отличный повод встретиться, поговорить, посплетничать, в конце концов. Школа в селе Вест-Хантспилл, куда мы держали путь, имеет большую площадку для игр и прекрасные зеленые лужайки. Вот мы входим в дверь — здесь и поныне висит старинный школьный звонок — и движемся по коридору, стены которого увешаны красочными детскими рисунками. В классах аккуратно расставлены маленькие парты и стулья — утром придут дежурные и хорошенько все протрут. Актовый зал, где должна состояться лекция, был набит детишками и их родителями; в нем стоял обычный гомон, как всегда перед началом лекции или концерта. Сам директор представил нам Дэвида Чаффе — и вот уже вся аудитория слушает захватывающее повествование о пернатых наших лесов и полей. Попросив присутствующих О полной тишине (все и так сидели затаив дыхание), лектор: стал демонстрировать птиц.

Сперва Дэвид показал нам пустельгу. Эта птица, высматривая добычу, парит в воздухе, раскрыв хвост, будто веер. Но вот цель замечена — и хищница камнем падает на землю. Нередко видишь, как эти птицы парят вдоль скоростных автодорог: они охотятся за мышами-полевками, которые шныряют в густой траве, покрывающей полосы «ничьей земли» по обе стороны трассы. Хотя раскраска пустельги и ястреба-тетеревятника сходны, их не следует путать. У тетеревятника совсем иная манера охотиться: проносясь над кустарниками, он хватает маленьких пташек, заставая их врасплох.

Всех очаровала маленькая изящная сова. Она сидела, кивая головой, — видно, мы вызвали у нее не меньший интерес, чем она у нас. У нее оранжевые глаза, отчего создается впечатление, будто птица рассержена, — не спасают даже тонкие брови. Сова гордо стояла на своих желтых ножках, выпятив колесом коричневую в белых крапинках грудку, — мол, не смотрите, что не вышла ростом, зато характером дам сто очков вперед каждому.

За ней последовала желто-бурая сова — в три раза крупнее первой. Лучи заката, струившиеся сквозь окна, оттеняли красоту ее каштанового пятнистого одеяния. Поочередно мигая то одним, то другим глазом, она медленно вертела головой, пытаясь освоиться с незнакомой обстановкой. Поистине царственный вид у этой великолепной птицы, чье мягкое гуканье слышат не только леса и села, но и города.

Нередко думают, что полюбоваться роскошными птицами можно только в дальних краях. Но когда Дэвид принес амбарную сову, иначе сипуху, всем стало ясно, что и в наших местах водятся птицы, чьим оперением любуйся — не налюбуешься. Порою считают, будто сипухи совершенно белые — такие, какими их обычно видят в полете. Брюшко у них действительно белое, поэтому если ничего не подозревающая полевка задерет голову, то примет сову за летящее облако, пока мощные когти не вонзятся в нее с такой силой, что погубят на месте. Наверное, больше всего в этих ночных хищницах людей привлекают огромные глаза. Тело сипухи окрашено в различные оттенки медового цвета и покрыто серыми пятнами, что создает превосходный камуфляж — когда совы, устроившись на насесте среди сена или соломы, накрываются крыльями и закрывают глаза, они делаются совершенно незаметными.

Оборки из белых перьев окаймляют морду, имеющую форму сердца; но это не простое украшение, а охотничье снаряжение совы: сердцевидное очертание образует две воронки, помогающие уху улавливать звуки. Воронки расположены на разных уровнях, что позволяет точно засекать, с какой стороны доносится звук. Сипухи единственные из сов способны охотиться благодаря одному лишь блестящему слуху.

Дэвид рассказал, что после Второй мировой войны число амбарных сов драматически сократилось — в основном из-за применения пестицидов. Сейчас разрабатываются программы выпуска этих сов на волю с целью увеличения их численности. И тут меня осенило: а не завести ли и нам пару сипух на развод? Наша ферма уже год как открыта для публики, достаточно мест, пригодных для устройства авиариев. Когда мы возвращались домой, я видела, что этот вопрос взволновал и Дерека: он уже много лет не видел на ферме ни одной сипухи. Что ж, попробуем! Тем более что равнины Сомерсета — вполне подходящая для них среда.

Не прошло и нескольких месяцев, как авиарий был готов. Мы устроили его в одном из укромных уголков сада, скрытом за хвойными деревьями, — ведь эти птицы предпочитают уединенный образ жизни. А вскоре Дерек принес и самих сипух: выросшую в неволе самку и самца с подбитым крылом, который не мог жить на воле. Птицы быстро свыклись друг с другом; мы почти не беспокоили их, только приносили поесть. В феврале следующего года самка отложила первое яйцо, а потом еще четыре — по одному с интервалом в два дня. Потому и совята появились на свет не одновременно, а последовательно — пять неуклюжих, разной величины птенцов, скорее похожих на крохотных грифов. На определенном этапе жизни совенок съедает вдвое больше, чем взрослая сова, так что в дикой природе во время бескормицы крупные совята часто поедают меньших. Ну а здесь можно было не беспокоиться — корм-то всегда под рукой, вернее, под клювом.

Текли неделя за неделей, и вот совятам исполнилось два месяца. Из «гадких грифят» они превратились в пять пушистых шариков разной величины, на которых уже стали четко вырисовываться рожицы в форме сердечка. Правда, встать на ножки они еще не могли, но уже сидели «на корточках» и демонстрировали свое умение крутить головкой.

В три месяца у них было уже вполне взрослое оперение, и их стало все труднее отличать от родителей. Птенцов переселили в новый «совешник», в котором имелся «запасной выход». Два месяца спустя, когда они вполне освоились с новым жильем, дверка была отперта, и совята обрели свободу. Все же мы продолжали класть им еду, пока не убедились, что они могут добывать себе пищу самостоятельно. А узнали мы об этом вот как: обычно мы оставляем им выбракованных мертвых цыплят, и вот однажды мы увидели, что совята отъели у них только головки (которые они, несомненно, почитали деликатесом). Какой отсюда следует вывод? Раз побрезговали тушкой цыпленка — значит, охотятся успешно.

Возле «советника» у нас был сарай, предназначенный специально для наседок. Сарай был надежно защищен от лисиц, но мне и в голову не приходило, что нужно заделать дырки в крыше. Во время одного из ночных обходов я, к своей большой радости, увидела, что одна из кур высидела пять павлинчиков — такие милые, бархатные цыплятки и так тоненько пищат. Я предвкушала, как на следующее утро наседка выведет их на прогулку, но, думаю, читатель уже догадался, что произошло. Все, что осталось к утру, — пять обезглавленных тушек, разбросанных возле ящиков с наседками. Может быть, они имели неосторожность отбежать далеко от приемной матери, но только их жалобный писк привлек внимание совят, которые по-прежнему возвращались к нам за едой и, должно быть, удивились, что на сей раз мы решили побаловать их теплым и совсем свежим обедом. Как видите, природа не всегда отвечает благодарностью за ваши заботы.