Материалистический характер философии Чернышевского и Добролюбова, ее революционно-демократическая направленность, те выводы, которые из нее следовали, — все это обусловило важное значение проблемы идейно-практического единства личности в концепции Добролюбова. Решение ее, по мысли критика, вело к преодолению существенного „разрыва“ в человеке — разрыва слова и дела. Эта проблема была поставлена самой жизнью России того времени. Конечно, было бы неоправданным ждать от Добролюбова обстоятельного и последовательного решения. Поэтому в его работах говорится о необходимости перехода от слов к делу, о необходимости поиска практических решений исходя из теории, приводятся примеры, но не дается никаких конкретных программ.
Добролюбов рассматривает идейно-практическое единство личности, которое он понимает в основном как единство слова и дела, в нескольких аспектах, но все они дополняют друг друга и в совокупности позволяют выяснить его точку зрения.
Первоначально он рассматривает случаи „разрыва“ слова и дела, присущие характеру либералов. В качестве примера он берет французского легитимиста Монталамбера и его друзей. Либералы, согласно Добролюбову, слабые и не очень далекие люди. Они предпочитают молчать, когда требуется говорить, и бездействовать — когда требуется действовать. Предлагаемые ими меры половинчаты, непоследовательны, часто оборачиваются против них самих. Все надежды либералы возлагают на постепенный прогресс общественной жизни. По этому поводу Добролюбов замечает: „Пусть защитник медленного прогресса ждет, пока события сделают свое дело, и пусть не плачет о том, что у одного народа нет такого-то учреждения, которое есть у другого. Учреждения придут вместе с дальнейшим прогрессом, а прогресс совершится в течение веков“ (3, 3, 425).
С позиций разработанной им материалистической теории Добролюбов объясняет факт отсутствия идейно-практического единства в личности либерала. Либералы не настолько тверды характером и не настолько преданны своим убеждениям, чтобы последовательно бороться за них. Они боятся нарушения общественного порядка, но в то же время и „никак не могут примириться с неизбежными последствиями факта, ими самими допускаемого“ (3, 3, 423). Например, французские либералы очень много шумели по поводу правительственных репрессий, а ведь эти репрессии, замечал Добролюбов, вытекали из порядка, которому они поклонялись. Дело заключается в том, что либералы, с одной стороны, не в состоянии отказаться от своих привилегий, комфорта, т. е. вполне определенных материальных интересов, а с другой — они пробираются в ряды „прогрессистов“, потому что все их надежды связаны с „медленным прогрессом“. Рассмотрению разрыва идей и практики в деятельности либералов, вытекающего из противоречивости их общественной позиции, Добролюбов посвятил статью „По поводу обыкновенной истории“.
В другой статье — „Литературные мелочи прошлого года“ он раскрывает „разрыв“, вытекающий из неспособности личности последовательно провести материалистический и диалектический взгляд на изменяющиеся общественные отношения. Добролюбов придавал особую важность этому аспекту проблемы, так как сам он сознавал необходимость конкретизировать и определить свою идейную и политическую позицию, т. е. полностью отмежеваться от дворянской революционности, вырождавшейся в новых исторических условиях в заурядный либерализм. Добролюбов никогда не отделял социально-политической стороны вопроса об идейно-практическом единстве личности от его теоретико-методологического аспекта. Отсюда, например, В. В. Боровский вполне закономерно видел в добролюбовском анализе проблемы идейно-практического единства личности отражение столкновения двух наиболее передовых общественных групп середины прошлого столетия. Эти группы, писал Воровский, „говорили нередко одни и те же слова, но смысл этих слов был различен, ибо за „передовыми“ стремлениями этих двух групп стояла не только разница их психологии, но и разница социальная. Первые — были либеральным дворянством, тяготевшим к буржуазно-конституционным порядкам, вторые были радикальным разночинством, стремившимся к освобождению народной массы от всякой эксплуатации, то есть к социализму“ (17, 317). Методологическая несостоятельность деятелей, стоявших на неизменных еще с 30-х годов идейных позициях, объяснялась их исторической несостоятельностью. Отсюда следовал характерный для них „разрыв“ идейно-практического единства личности.
В статье „Литературные мелочи…“ Добролюбов противопоставляет деятельность „зрелых людей“, „пожилых людей“, с одной стороны, и деятельность „молодых людей“, или „юношей“, — с другой. Причем, согласно Добролюбову, понятия „пожилой“, „зрелый“ и т. п. имеют условный характер. „…Мы везде разумеем людей, — пишет он, — которые прожили свои молодые силы и уже не умеют понимать современное движение и потребности нового времени; такие люди встречаются и между двадцатипятилетними…“ (3, 4, 66).
Первоначально „зрелые люди“ принадлежали, отмечает Добролюбов, к лучшим деятелям эпохи Белинского, но после смерти последнего, в период реакции в стране, они на долгое время „замолкли или стали выть по-волчьи“ (3, 4, 61). И вот возобновившим через несколько лет свою деятельность литераторам показалось, что общество не только не способно идти по указанному ими ранее направлению, но еще не может остановиться даже и на том, до чего они успели довести его. Поэтому-то „зрелые люди“, говорит Добролюбов, и принялись повторять то, о чем они толковали в начале своей деятельности, и тем самым „вызывали столько слабости и мелочности при возобновлении своей деятельности“ (3, 4, 62). По мнению Добролюбова, они переоценили свое значение в жизни общества, полагая, „что жизнь без них обойтись уже вовсе не может: если они поговорят, так и сделается что-нибудь, а не поговорят, — ничего не будет“ (3, 4, 63). Они надеялись встретить то же, что было и прежде, двадцать лет назад, но при этом не догадались, что „жизнь все-таки идет своим чередом…“ (3, 4, 61–63).
На первых порах деятельность „зрелых людей“ привлекла к себе „молодежь“. Однако вскоре „молодые люди“ увидели непрочность и бесполезность своего союза со „зрелыми мудрецами“. Добролюбов вскрыл несколько причин несостоятельности „зрелых мудрецов“. Во-первых, большая часть прежних деятелей за последние годы потеряла связь с событиями, совершенно отчаялась в дальнейшем прогрессе общества. В критике концепций „зрелых мудрецов“ выразилась убежденность революционных демократов в необходимости постоянной связи деятельности с развитием жизни. Объективная диалектика освободительного движения в рассматриваемый период исключала проведение кабинетной, созерцательной, оторванной от жизни линии. Понятия, выражающие требования свободы и равенства, подчеркивал Добролюбов, надо рассматривать конкретно-исторически, в противном случае они превращаются в пустые умные фразы, ни в коем случае не способные „лечить общественные раны земли русской“ (3, 3, 65). Таково было понимание данного вопроса Добролюбовым. Требование постоянной связи теории с жизнью, требование „следить за жизненным движением событий“ создавало определенные возможности для развития диалектико-материалистического взгляда на вещи и объективно ускоряло процесс разработки революционной теории.
Вторая причина несостоятельности „зрелых мудрецов“: из-за идеалистических взглядов и отрыва от живой действительности они „не умеют заглянуть в глубь современной общественной среды, не понимают сущности новых потребностей…“ (3, 4, 66). В результате они не видят существенных изменений, происшедших прежде всего в материальной жизни общества. „Вообще — в пору цветущей молодости литературных деятелей, — отличавшихся в последнее время, — пишет Добролюбов, — не было многих вещей, которые ныне существуют как явления весьма обыкновенные. Не было ни железных дорог, ни речного пароходства, ни электрических телеграфов, ни газового освещения, ни акционерных компаний; не говорили печатно ни о капитале и кредите, ни об администрации и магистратуре, ни о правительственных и общественных реформах и переворотах, совершавшихся в Европе в последние полвека“ (3, 4, 66–68). Примечательно, что эти слова Добролюбова мы находим в контексте с вопросом об освобождении крестьян и определением общей несостоятельности феодально-крепостнического порядка в России.