Из молодых бояр здесь скачут на аргамаках, кроме неизменного Овчины, два князя Димитрия — Курлятев и Палецкий; Кубенский князь Иван; Феодор Мстиславский, племянник государя, и другие. Иван Юрьевич Шигоня, с братом Михайлой, тоже в поезде и прихватили трёх дьяков про всякий случай: Циплятева Елизара, Ракова и Афанасия Курицына, кроме двух ближних дьяков царских Григория Никитича Путятина и Феодора Мишурина и стряпчего Якова Мансурова. Да всех не перечесть.

Государыня Елена с трёхлетним Ваней и годовалым Юрой в крытом возке большом едут. Боярыни ближние с ними: Анастасия Мстиславская, Елена да Аграфена Челяднины, золовка да невестка; Федосья Шигонина, Аграфена Шуйская, сама княгиня Анна Глинская, матушка Елены. И веселы, рады всё, что из душных светлиц своих вырвались: так и стрекочут всю дорогу.

Погостив деньков пять у Троицы, к Волоку тронулись. Государь — всё верхом больше. А на левом бедре у него давно уже зыблется опухоль подкожная, холодная пока, не болезненная. И вот до села Озерицкого ещё не доехали, как беда, стряслась. Седлом, что ли, растравило болячку, но появилось в середине у неё пятнышко небольшое, багровое. Болеть — не болит, но разбитым стал чувствовать себя Василий. Миновали Нахабино, Покровское-Фунниково. Царь уж, гляди, и с коня слез, с царицей едет.

В Покровском — Покров Богородицы справляли, задержались дня на три. На Волок на Ламский совсем нездоров приехал Василий. В пятницу еле сидел на пиру у Шигони. В субботу, 4-го, едва и в мыльню сходил помыться, попариться: не легче ли станет? Стол уж в постельных хоромах накрыли больному царю. За два денька отлежался, поправился. Чудное выпало утро во вторник. Не выдержал Василий.

— Федю Нагова позвать мне! Бориса Васильева Дятлова! Ловчим велеть изготовиться. В поле сегодня хочу пуститься!..

Лекари царские, оба, так руками и всплеснули.

— Государь!.. — начал было Люев.

— Ладно, знаю… Лучше мне сейчас! А погода, гляди, какова? Без лекарства поправлюсь, гляди. Вам бы небось не хотелось? На что вы мне оба тогда?.. Ну, не мешайте…

Подали коней, загремели рога, и пустились в поле все, на Колпь, на село, где охота большая.

— Что, государь, али неможется? — спросил у Василия князь Мстиславский, скакавший за дядею-царём, видя, как морщился тот на скаку.

— Что-то оно не того. А терпеть всё же можно…

— А не вернуться ли нам на Волок, государь?

— Ну, вот, была нужда! — ответил Василий. — Стоило из ворот выехать, чтоб от угла да назад повертать. Хорошо полеванье! Ехали ни по што, приехали ни с чем. Таков ли я? — сам знаешь. Что в большом, что в малом — люблю дело до конца довести… Да и хворь-то пустая: нога болит! Давно она у меня, лихо бы ей — знать себя давала. Подурит да и перестанет. Ведь своя, не удельная! — пошутил князь.

И поехали дальше. Любит на кречетов царь поглядеть.

К полудню в Колпь все вернулись. Столы уже накрыты. Почти и есть царь не стал. А всё же дал знать брату Андрею, чтобы поспешил и тот сюда. После обеда псовая охота началась.

Трёх вёрст от Колпи не отъехали, с царём что-то неладное случилось.

— Федя… Андрей! — громко стал звать вдруг Василий племянника и брата.

Напуганные, те подскакали вплотную и еле поддержали Василия, который в беспамятстве уже валился с лошади.

На землю положили попону, сверху покрыли своими кафтанами, уложили бережно Василия.

— Княже, что с тобой?.. — тревожно спросил его Мстиславский, как только сомлевший князь раскрыл глаза.

— Сам не знаю… Что-то сердце замутилось… И в ногу в недужную ударило… Погляди: что с ней?.. Стой… Не трожь… Больно!.. — вдруг крикнул он, едва Мстиславский взялся за сапог, желая разуть князя.

— Как же быть, княже?.. Сам велишь поглядеть…

— Да, правда. Ну, делай, как знаешь. Потерплю…

Но Мстиславский догадался: обнажил свой охотничий нож, запустил конец его осторожно за голенище княжого сапога, провёл книзу, распорол кожу — и сапог сам свалился с больной, распухшей и посиневшей ноги.

Всех сразу так и поразил тяжёлый запах, пахнувший им в лицо.

Взрезав также мехом подбитый чулок, надетый на Василии, разрезав платье исподнее, Мстиславский с ужасом увидал, что опухоль на бедре, утром ещё покрытая воспалённой кожей, теперь прорвалась в середине, где было видно небольшую, словно железом калёным выжженную в теле, круглую язвочку. Скрывая охвативший его ужас, Мстиславский быстро прикрыл кое-как ногу князя и, поднявшись с земли, сказал:

— Оно пустое, княже: прорвало там… А всё бы домой тебе скорей поспешить. Да не к Волоку, а на Москву… Залечить надо, худа бы не было… Больные ведь давно ноги твои.

— Домой?.. К Волоку — можно, пожалуй… Только как же?.. Трудно мне… на коня сесть… Как быть?..

— Ну, вот пустое… Сейчас всё наладим!..

И правда, пяти минут не прошло, как на древках двух рогатин прикрепили хорошее рядно, которое нашлось в тороках; на рядно положены были попоны мягкие, князя уложили осторожно на эти широкие, удобные носилки, и весь поезд быстро двинулся в путь, стараясь не потревожить как-нибудь больного государя.

Вершники и доезжачие посменно — четверо враз — носилки несли так бережно, ступали так легко и невалко, что Василий, едва миновала дурнота, даже заснул, убаюканный колыханьем, словно младенец в люльке.

В испуге навстречу носилкам вышла Елена.

— Что было? Что с государем случилось?..

— Пустое, голубица моя! — предупреждая других, заговорил быстро Василий. — Ногу, вишь, ушиб, в яму оступился с конём… Жилу растянул… Через день всё пройдёт.

Успокоилась Елена. Василия в его опочивальню отнесли. Осмотрели врачи язву вечером, ничего не сказали.

— Утром, при свете поглядим, государь.

Утром долго глядели, рассматривали и Люев, и Феофил.

Лица вытянутые у обоих.

— Плохо, что ли? Правду говорите.

— Плохо — нельзя сказать. Долго затянется.

— Что же делать? Недельки через три в Москву надо ворочаться. Хоть к той поре оздороветь бы.

Качают головами…

— Ну, четыре-пять недель…

Молчат и головами качают…

— А! Домовой бы вас придушил, леший бы унёс с глаз моих, и навечно! Онемели вы обое или злить меня сговорились? Так глядите!..

И он протянул руку за посохом, часто гулявшим по спинам не только лекарей-басурманов, но и первых бояр и князей…

— Государь, не гневись… Послушай! — заговорил более смелый Люев. — Мудрёный ты вопрос задал. Мы знаем, что болезнь, вот как твоя, и на полгода затянуться может, и в месяц её выгнать удаётся… А если мы скажем, срок назначим и ошибёмся, ты же нам верить перестанешь. Без веры — куда трудней будет лечить тебя… Сам ведаешь…

— Сам понимаю я, что шуты вы гороховые, а не лекаря учёные. Попам вера нужна! А с вас будет и знания… Ну, да шут с вами… И то, обозлить вас, так вы мне такого поднесёте, что кишки все вымотает!.. Тьфу! И я дурак, связался с басурманами, да ещё с лекарями. Вон у нас: лекарь да аптекарь хитрей цыгана да жида почитаются. Нешто вы правду скажете? Лечите уж, как знаете сами… Не обижу…

— А ещё, государь: княгиню-государыню тебе лучше на Москву отправить вперёд… Ты заметил: дух нехороший от язвы. И всё тяжеле он будет… пока мы не вылечим тебя. Хорошо ли, чтобы государыня… С царевичами?.. Лучше, право, не быть им при тебе…

— Сам понимаю… Сам о том думал…

И, подготовив понемногу Елену, он через две недели отослал её с детьми на Москву, в сопровождении части своей свиты…

К этому времени язва, раньше сухая, стала выделять больные ткани… Окружность её росла хотя медленно, но неудержимо.

Больше и спрашивать не стал Василий: опасно ли он болен? Аппетит пропал… Силы тают с каждым днём. А нелюбимый брат Юрий так и вьётся у постели.

Не выдержал Василий.

— Ты бы, брате, к Дмитрову, к уделу своему поспешал. Давно, гляди, не был там…

— Да я так думал, брат-государь, болен ты…

— Что ж, ты лечить меня станешь али залечивать? Так вон у меня своих таких двое! — указал на лекарей государь. — Морить — куды горазды!..