Но все произошло иначе. За шесть дней до бракосочетания Зота арестовали. Взяли совершенно неожиданно — во время рабочей смены. Как выяснилось позже, его компаньон был тоже арестован, но несколько раньше. Он-то и раскололся…

Дело находилось в производстве недолго: факты незаконных операций и махинации были налицо. Следствие прошло скоротечно и особенных трудностей для органов дознания не представило.

Адвокат после предъявления обвинительного заключения сообщил ему, что Полина от свидания отказалась. Однако она появилась в зале заседаний в последний день судебного разбирательства. Сидела на последней скамейке с каменным лицом, уставясь в зашторенное окно. На него ни разу не взглянула, пока не зачитали приговор. А когда его под конвоем выводили из зала, посмотрела так отрешенно, так пустынно-спокойно, что он подумал: лучше бы заплакала.

В тот же день он задумал побег. А решение окрепло окончательно, когда он понял, что она никогда не ответит ни на одно его рвущее душу письмо…

Когда Эдуарду Баранчуку удалось «бежать», первым его душевным порывом было желание во что бы то ни стало добиться правды. Он уже знал, что сделает. Да! Он пойдет в ту газету, где еще совсем недавно о нем так здорово, так прекрасно написали и даже напечатали его портрет. Он им все расскажет: и как его выгнали из такси, и как несправедливо арестовали. А они уж разберутся.

Но, приехав в редакцию, он оробел. Долго ходил по коридорам, не зная, в какую комнату зайти. Здесь ему стало немного не по себе. Наконец он оказался в «предбаннике» перед дверью главного редактора. Какой-то молодой человек несколько постарше Эдика о чем-то говорил с секретаршей. Эдику он сразу понравился: спортивного склада, такой же крупный, как и Баранчук, с умным приятным лицом…

Он дождался конца разговора, а когда мужчина вышел, быстро спросил у секретарши:

— Кто это?

— Смирницкий… — ответила она, хлопая коровьими ресницами.

— Кем он у вас работает?

— Специальный корреспондент…

«То, что надо», — подумал Эдик и бросился в коридор за незнакомцем.

Он догнал его почти сразу.

— Товарищ корреспондент!

Спецкорр остановился.

— Разрешите обратиться? — почему-то по-военному выпалил Эдуард.

Молодой человек слегка удивился и улыбнулся одними глазами.

— Пожалуйста, — спокойно произнес он. — Обращайтесь.

Эдуард замялся.

— Моя фамилия Баранчук… — наконец произнес он, будучи почти в полной уверенности, что эта фамилия, безусловно, известна корреспонденту.

— Очень приятно, — ответил корреспондент. — Чем могу быть полезен?

Возможно, Баранчуку и повезло бы, но в это время из кабинета главного редактора вышла молодая красивая женщина с несколько надменным холодным лицом. Проходя мимо них, она на ходу бросила одну лишь фразу, странно подействовавшую на собеседника Эдуарда:

— Виктор Михайлович, вы мне срочно нужны, спуститесь, пожалуйста, я буду на улице.

Она не останавливаясь прошествовала мимо. Корреспондент теперь уже с некоторым беспокойством и даже раздражением посмотрел на Баранчука.

— Спуститесь, товарищ, — скороговоркой произнес он. — Там у нас приемная для посетителей, там и изложите свое дело.

Не то чтобы холодом, а каким-то равнодушием дохнуло на Баранчука. Он спустился, нашел приемную, там было полно народу. И тогда Эдик почувствовал, что здесь ему искать нечего. С этого момента его судьба вступила в новый поворот.

Говорить о судьбе можно много, как и о любом другом значительном предмете, но никогда достоверно не знаешь, где она, эта самая судьба, ударит хвостом, точно рыба из детской сказки…

В нынешние северные края Баранчука привел случай. Его соседом по вагону, мчащемуся сквозь ночь невесть куда (невесть куда — для Эдуарда), оказался веселый, разудалый, симпатичный парень. Ни с того ни с сего он в первые десять минут подробно изложил Баранчуку свою немудреную и ничем не приукрашенную биографию, в которой и с лупой не найти ни одной значительной вешки. Затем паренек полез в карман и после долгих поисков достал изумительную красную путевку — бесценный дар райкома комсомола. Он минут пять размахивал ею, сообщая Баранчуку грандиозные детали своих непретворенных пока что в жизнь, но от этого не менее грандиозных планов на будущее.

Этот разудалый паренек, собственно, и зародил в Эдуарде мысль о целесообразности передвижения по железной дороге именно в эту сторону — на Север.

«А почему бы и мне туда не поехать?» — подумал он.

Правда, не было у Баранчука такой путевки, какой обладал юный энтузиаст, хотя вполне могла быть другая, с направлением примерно в ту же сторону.

…Лежа на верхней полке, Эдуард вспомнил, как долго боялся он зайти в свой дом, все кружил и кружил неподалеку. Потом во дворе увидел соседского мальчишку, подозвал его к себе и так долго инструктировал, что, когда тот с ключом Баранчука отправился в его квартиру, за версту было видно — двенадцатилетний «гангстер» идет на дело.

Мальчик долго не возвращался, а может быть, Эдику так показалось, и он уже решил, что произошло худшее. Но тот наконец вышел из подъезда с таким небрежно-таинственным видом, что и дураку стало бы понятно — дело сделано.

Мальчик отдал Баранчуку целлофановый драгоценный пакетик, и Эдик с чувством пожал руку несовершеннолетнему детективу, пожелав ему успехов в учебе и личной жизни. Тот с достоинством поблагодарил…

Пакетик был действительно бесценный: в нем Баранчук хранил паспорт, водительские права, трудовую книжку. Там же лежали и последние деньги.

Далее полоса везения шла по нарастающей. К вокзалу он прибыл без приключений, ни у билетных касс, ни на платформе милиция на него и не посмотрела. Поезд уже стоял, и посадка начиналась.

Баранчук предъявил билет хмурой проводнице, она молча сунула сложенную бумажку в ячейку, а на Баранчука и не взглянула.

По дороге на вокзал, чтоб не выглядеть совсем уж нелепо без багажа, Эдуард заехал в магазин «Турист» и приобрел рюкзак — нужную вещь зеленого цвета с многочисленными карманами и отделениями. Но положить туда пока что было нечего. Он так и вошел в вагон с пустым, но топорщащимся за спиной предметом туристской оснастки.

И теперь вот этот, с красной путевкой…

Приехали они не на Север, а в областной центр, расположенный на юге области. Паренек ушел вместе со своими ребятами, такими же, как он, счастливцами — обладателями комсомольских путевок, а Эдуард отправился в аэропорт. Он уже знал, что ему делать дальше.

Однако денег на билет до Октябрьского не хватило, выяснилось, что этот самый населенный пункт удален от областного центра почти на столько, на сколько областной центр удален от Москвы…

Баранчук послонялся по зданию аэровокзала; не слишком большое, оно было переполнено пассажирами, не утерявшими надежды улететь. Народ сидел, стоял — мигрировал. Такое скопление объяснялось двумя сутками нелетной погоды. Сейчас аэропорт открыли, но он уже представлял собой гудящий разномастный табор: бросалась в глаза прежде всего теплая обувь, валенки, унты, кисы[4], а иной раз попадались сапоги — толстой кожи, на меху, с пряжками и ремнями. Верхняя одежда для впервые попавшего сюда человека тоже представляла интерес: полушубки двух видов — дубленые и крытые, шубы, летные меховые куртки и даже малицы — знаменитые меховые рясы национальных меньшинств.

Разговор двух мужчин северного вида привлек внимание Эдика. Он подошел поближе и прислушался…

— …а из Октябрьского как?

— «Вертушкой».

— Это до Озерного-то?

— Не понимаю, чем тебе не нравится?

— Так четыреста с лишним верст! Может, они туда и не летают вовсе.

— Ну попутной машиной.

— Ага. Скажи еще — на оленях. А ротор под мышку возьмешь. Под одну. А меня — под другую.

— Ну как знаешь, мое дело предложить. Пока есть спецрейс до Октябрьского, можно договориться.

— А кто тебе сказал, что он есть?