Председательша кивнула. Она смущалась.

Портимо продолжал:

— Мы тут с Гуннаром решили, что ему стоит уйти в леса. По крайней мере до осени. Посмотрим, как дела пойдут.

Председательша опять кивнула и взглянула на Хуттунена — вроде согласен.

Портимо придал голосу официальности.

— Давайте, госпожа председатель, договоримся, чтобы эта информация не получила огласки. Нам по должности не положено помогать в подобных ситуациях… То есть будем держать в секрете мою вам помощь.

На том и порешили. Председательша огородного кружка должна будет сходить к жене полицейского и принести Хуттунену поесть.

Все трое покинули мельницу. Хуттунен взял с собой войлок, дождевик, на ноги надел резиновые сапоги. На пояс повесил нож.

На дороге Портимо пожал Хуттунену на прощание руку.

— Постарайся продержаться, Гунни. Работа работой, но все мы люди. Я тебя не подведу.

Портимо ушел, а мельник и председательша направились в Леппасаари.

Роза Яблонен сбегала к жене полицейского, принесла картошку и бидон с подливкой. Хоть еда и успела немного остыть, голодному мельнику она казалась сверхвкусной. Он ел беззвучно, почти давясь. Его кадык двигался то вверх, то вниз. Девушка положила одну руку ему на плечо, другой гладила волосы. Неужели у него появилась седина? В сумерках шалаша не разберешь.

Председательша сполоснула бидон. Хуттунен проводил ее до берега, но ручей переходить не стал. Когда девушка исчезла в темном ольшанике, к горлу подступили слезы.

Грустный, он вернулся в шалаш, вытянулся на лежанке из сухого сена — теперь он один. Тишина, даже птицы не нарушают ночное безмолвие.

Жизнь снова загнала Гуннара Хуттунена в тупик: теперь у него не было ни мельницы, ни дома. От него отреклись, и он отрекся от людей, и неизвестно, сколько еще ему придется скрываться в лесах. Он сидел на берегу ручья, слушал, как шумит река в прохладе летней ночи, неся свои воды мимо одинокого странника. Если бы у него был рак легких, его бы не трогали, жалели бы, помогали, позволили жить среди людей, но проблема в том, что его голова работала иначе, чем у других, и жители деревни не захотели с этим мириться, отодвинули, убрали с глаз долой. Уж лучше одиночество, чем больничные решетки и несчастные сумасшедшие, утратившие интерес к жизни.

Из темной воды выпрыгнул лосось или хариус. Хуттунен вздрогнул, по воде пошли круги и снова исчезли. Да, не есть ему больше хлеба и сала, отныне он будет питаться только рыбой и дичью.

Хуттунен потрогал рукой прохладную воду и представил себя килограммовым лососем. Он плыл против течения, кружился, сновал между камней, отдыхал в водорослях, вилял хвостом, открывал жабры, выныривал на поверхность и снова уходил в глубь, быстро перебирая плавниками, несся вверх по ночной реке — аж в жабрах шумело. Но потом ему захотелось курить, пришлось отложить рыбьи проказы и задуматься о жизни.

Хуттунен боялся окончательно потерять рассудок от одиночества. Когда он долго смотрел вдаль, лоб стягивало железным обручем, приходилось энергично трясти головой, чтобы прогнать наваждение.

Хуттунен встал на ноги, сломал несколько веток, сам не понимая, для чего, бросил их в темный ручей и сказал себе:

— Так недолго и с ума сойти.

Полный серьезных дум, он улегся под навесом. Мысли бились в голове, не давая заснуть. Только с первыми птицами изгою удалось ненадолго забыться тяжелым сном.

Проснулся Хуттунен в холодном поту. Умылся прохладной водой из ручья. Солнце уже встало. Снова хотелось есть. Но настроение улучшилось: он был полон сил и жажды действия. Мельник мысленно строил планы на будущее.

Конечно, поначалу председатель огородного кружка будет приносить ему еду, но долго бедная девушка не сможет содержать здорового мужика на свою мизерную зарплату, это он прекрасно понимал. Хуттунен составил список самого необходимого для жизни в лесу: топор, нож, рюкзак, посуда, одежда — все это ему сейчас ох как пригодилось бы, но для этого надо идти в Суукоски. Утро было раннее, вряд ли его там караулят.

Он побежал через лес в деревню, пробрался знакомым путем через турбину в дом. Беглец искал рюкзак — он был почти новый, хорошо бы его найти. На войне во время отступления Хуттунен на чем свет стоял ругал свой армейский, от которого чудовищно болела спина, к тому же в него ничего не влезало, а весил он, как черт. Новый рюкзак был вместительный и прочный, со множеством ремешков, широкими лямками из войлока, его можно было закрепить на поясе, словом, упряжка и попона одновременно.

Хуттунен принялся собирать вещи.

Кастрюля, кофейник, сковорода, кружка, ложка, вилка. Или взять побольше посуды? В карман рюкзака он сунул баночки с солью и сахаром, пузырек камфорных капель и освежитель дыхания, обезболивающее — других лекарств у него не было.

Ушанку туго завернул в кусок войлока. Старую фланелевую рубашку порвал на портянки — получилось две из переда и две из спинки. Этого вместе с шерстяными носками, которые были на нем, должно было хватить надолго. Сапоги пока не прохудились, но резиновые заплаты не помешают. Осмотрел задники — в порядке. Он не косолапил и не сминал обувь, сапоги носились долго. У иных, даже если не носить, по две пары уходит в год.

Точило и напильник… Их Хуттунен запихнул в карман рюкзака. Взял из сарая пилу, оторвал рукоятку, свернул пилу в рулон, завернул в бумагу и повесил на рюкзак. Выйдя во двор, смотал бельевую веревку — некому тут пока стирать.

Пригоршня трехдюймовых гвоздей. Расческа, зеркало, бритва, помазок и мыло. Карандаш и тетрадь в синей обложке. Все пригодится. Книги? Он уже все перечитал и по нескольку раз, не стоит тащить их в лес. Радио? Слишком тяжелое. Одно радио еще можно было взять с собой, но к нему нужны аккумулятор и лампа, а они весят прилично.

Хуттунен включил радио, передавали про войну в Корее. Каждый день одно и то же, подумал мельник. Фермерам эта война только на руку, многие разбогатели на продаже леса, когда война подняла конъюнктуру. А что? Пара бревен, тройка чурбаков — вот и на новый трактор заработал. Весной Гнусинен и Сипонен столько сруба продали, что могли теперь год безбедно жить. Мельник в ярости выключил радио.

Черт, а жена Сипонена еще гневит бога, притворяется увечной; не получит Сипонен от меня ни гроша за нее, злился Хуттунен.

Иголка, нитка, пуговицы. Из старого школьного атласа Хуттунен вырвал страницу с картой Заполярья. Жаль, что компаса нет. Две пары трусов и подштанники. Варежки и шерстяные носки. Ушанку уже положил. Кожанку на меху Хуттунен свернул и пристегнул сверху.

После войны в Кокколе за большие деньги достал; как знать, может, пригодится, если придется в лесу зимовать, рассудил беглец.

Рубанок, стамеска, долото, ручная дрель. И зачем в лесу рубанок? Может, лучше оставить? Хотя для зимовки рубанок как раз пригодится — лыжи строгать. С собой-то их лучше не брать.

Хуттунен представил, как он сейчас, в разгар лета, идет с лыжами на плече.

Увидят — точно скажут, свихнулся.

Хуттунен бросил рубанок в рюкзак. Свеча, спички, бинокль. Одна линза запотела, память о битве при Свири[2], но в другую все было прекрасно видно. Надо бы вытащить слепую линзу и хорошенько протереть. Ножницы, рыболовные снасти: сеть, десяток сигнальных ламп, блесны для зимней и летней рыбалки, леска, крючки, замок на блесну, кусок свинца для грузила. Этим придется добывать пропитание, слава богу, в это время года рыбы хватает. Десяток поплавков. Прошлым летом он навязал себе достаточно переметов.

Рюкзак получился тяжелый, еле-еле взвалишь на спину. Хуттунен попытался прикинуть вес. Придется нести согнувшись.

Он выкатил рюкзак из дома на мельницу, дальше — волоком в лес. Весь мокрый, шутка ли, такую тяжесть тащить, Хуттунен спрятал рюкзак в ельнике и снова вернулся в дом. Его осенило, что в изгнании может пригодиться ведро. Место, конечно, занимает, зато весит немного. С ведром в руке Хуттунен напряженно вспоминал, не забыл ли чего важного. Вроде все взял. Взглянув на огород, подумал надрать репы, она уже, наверное, созрела.