— Постараемся, чтоб нас не раскрыли!

— И всё-таки не забывайте, что рано или поздно вам с товарищами придется уходить в лес.

— Я готовлю отряд. Подбираю людей, собираю оружие и боеприпасы.

— Как жаль, что тогда, в июне, мы не успели приготовить лесные базы! Но ведь после речи товарища Сталина у нас в распоряжении оказывалось всего чуть побольше недели. К тому же, началась эвакуация…

— Ничего, Иван Тарасович, еще создадим базы! — сказал Заслонов.

— Сноситься будем через Попову. Она — человек преданный, энергичный.

— Да, это удобно.

— Чем вам помочь, в чем нуждаетесь?

— Хорошо бы достать рацию…

— Попрошу, чтоб прислали с «Большой земли». Обещали. Что еще?

— Больше пока ничего.

Минуту помолчали.

— Ну, знаете, товарищ Заслонов, чудесно, что вы в Орше! — весело потирал руки Иван Тарасович.

Секретарь райкома повеселел.

— Что ж, теперь, пожалуй, можно и хозяина пригласить? Куприянович уже заглядывал в окно, — сказал Иван Тарасович и пошел из хаты.

Заслонов понял его переживания. Когда Иван Тарасович вновь пришел в свой район, положение секретаря райкома в первый момент оказалось затруднительным. Партийцев, которых оставили для подпольной работы, было мало.

В своем районе Иван Тарасович создал партизанские группы быстро, но в самой Орше, на крупном железнодорожном узле, такой группы еще не было.

А теперь в Орше, в самом логове врага, нежданно-негаданно появился Заслонов. И у него, оказывается, есть уже крепкая, сплоченная группа, готовый костяк партизанского отряда. Этому ли было не порадоваться!

В Оршу Заслонов вернулся поздно вечером. В доме Соколовских все спали. Константин Сергеевич легонько постучал пальцем в окно своей комнатушки, — он так условился с Михаилом Евдокимовичем. Соколовский тихонько открыл дверь.

Но наутро любопытный обер-фельдфебель всё-таки спросил у Заслонова:

— Где вы так пузьно гуляйт?

— Хожу к старушке-учительнице учить немецкий язык.

— О, вьеликольепно-карашо! — расцвел немец.

Заслонов и Алексеев сговорились пойти вечерком к Птушке. Иван Иванович уже работал на старом месте в механическом цехе простым токарем. Заслонов хотел сколотить свое ядро среди ремонтников, и потому надо было поразузнать о настроении токарей.

В этот раз они у Птушки не отказались от скромного угощения, — ели и разговаривали о том, о сем.

Когда окончили ужин и Марья Павловна унесла на кухню посуду, Заслонов спросил:

— Как чувствует себя Островский?

— Плохо, — ответил Птушка.

— Он ведь работает, — спокойно, как бы невзначай, вставил сбоку Алексеев.

— Да, работает. Но как может чувствовать себя советский человек, работая у врага?

Алексеев, потупив голову, что-то чертил ногтем по скатерти и сдержанно улыбался. Заслонов, наоборот, был серьезен и пытливо смотрел на Ивана Ивановича.

— А Мамай? — спросил Заслонов.

— Ну, Мамай — предатель. Тому что? Мамай прекрасно себя чувствует: он ждал фашистов!

— А много ли прежней молодежи у вас, Иван Иванович? — перевел Заслонов разговор на то, что особенно его интересовало.

— Кое-кто: Коренев, Пашкович, Домарацкий, Шмель.

— А они как?

— Молодежь-то? — переспросил Птушка.

Он оглянулся кругом. В обоих окнах были вставлены зимние рамы, к счастью, сохранившиеся на чердаке.

— У молодежи, Константин Сергеевич, — понизив голос, начал Птушка: — настроение, — он еще раз оглянулся и выпалил решительно, — боевое! — И потом затворил, всё больше и больше оживляясь: — Чего тут сидеть сложа руки, когда вся страна отбивается от проклятых фашистов! Помочь надо, а не ждать, когда за нас сделает кто-то другой! Сколотить отряд. Вот машинист Ходасевич, старый буденновец. Ему команду — и всё. А мы чего-то ждем!

Иван Иванович выпалил всё одним духом и, откинувшись на спинку стула, смотрел прямо в глаза Заслонову.

Константин Сергеевич всегда уважал его. Птушка привык ему верить. Сейчас он высказал самое свое сокровенное, разволновался и вдруг с ужасом спохватился: «А что, если Заслонов выдаст меня? Нет, нет! Не может быть!»

Кровь бросилась ему в лицо. Иван Иванович сидел, ожидая удара. Константин Сергеевич понял переживания Птушки. Лицо его утратило прежнюю настороженность, и посветлело. Он обернулся к Алексееву:

— Анатолий, ты еще ничего не говорил Ивану Ивановичу?

Алексеев понял: этот вопрос Константин Сергеевич задает ради Птушки, чтобы показать ему, будто они и раньше доверяли Ивану Ивановичу. Заслонов прекрасно знал, что Алексеев, без его разрешения, ничего никому сказать не мог.

— Нет еще.

— Ну, так вот, дорогой Иван Иванович… — сказал Заслонов, придвигаясь со стулом к Птушке.

Он опасливо покосился на дверь.

— Никто не войдет. Жена моет посуду, — успокоил Иван Иванович. — Говорите смело!

Прошло две недели. Контенбрук и Фрейтаг были довольны Заслоновым. Начальник русских паровозных бригад оказался точным, аккуратным, выдержанным. Он не кричал, но паровозники слушали его. Он не суетился, не бегал, но работа кипела.

Шеф в своем кругу хвастался:

— О, я психолог! Я знаю людей! Я взглянул и сказал: этот инженер — прирожденный командир!

За последние дни депо Орша заметно улучшило работу. Теперь уже не случалось никаких проволочек с паровозными бригадами. Машинисты и кочегары продолжали возвращаться на прежнюю работу.

Вернулся в депо заведующий водоснабжением узла — Петр Шурмин.

Контенбрук сиял.

Заслонов ходил мрачный.

С большой осторожностью, очень осмотрительно выбирая по человеку, он постепенно расширял круг своих, надежных людей.

В депо выросла молодежная группа: она создалась вокруг Жени Коренева.

Люди были готовы в любой момент начать борьбу с оккупантами и только ждали от Заслонова указаний и сигнала к действию.

Особенно не терпелось молодежи.

В субботу вечером к Заслонову пришел Птушка.

Обер-фельдфебель Шуф сидел как раз дома. Говорить при немце было опасно, — услышит. Шептаться — покажется подозрительным.

Иван Иванович был заранее предупрежден о том, что немец понимает по-русски.

Пока Птушка говорил о погоде, Заслонов написал на бумажке: «Что случилось?» и передал и бумажку и карандаш гостю.

«Хлопцы просят Вас поговорить с ними завтра в двенадцать часов», — написал Иван Иванович.

«Какие хлопцы?»

«Наши, надежные. Комсомольцы. Человек пяток».

«Где?»

«У Шмеля».

— Хорошо, хорошо, я всё сделаю! — сказал вслух Константин Сергеевич и бесцеремонно выпроводил из дома Птушку.

В этот же вечер обер-фельдфебель Шуф пригласил Заслонова сыграть в шахматы.

— Который это до вас ходиль? — вдруг во время игры спросил Шуф.

Он через стол смотрел в упор на Заслонова.

Заслонов спокойно обдумывал ход на доске.

— Наниматься на работу в депо, — не торопясь, ответил Константин Сергеевич, побил своей пешкой неприятельского коня и только тогда поднял на противника глаза. Но обер-фельдфебель уже был поглощен тем, что произошло на доске:

— А-а, вьеликольепно-карашо! — машинально сказал он, хотя его конь был потерян.

И на этом разговор окончился, но Заслонов всё намотал себе на ус.

На следующий день Заслонов с утра был в нарядческой, а в половине двенадцатого ушел как будто бы на обед. Он заглянул ненадолго домой и направился на Чугуночную улицу.

У Шмеля в доме собралась одна комсомолия. Алесь выпроводил мать к соседям, а старенькая, глухая бабушка сидела на кухне.

Молодежь сделала вид, что собралась на танцы — патефон играл разудалую «лявониху».

Константина Сергеевича сразу все обступили. Большинство не имело еще возможности близко видеть Заслонова и говорить с ним после его возвращения в Оршу.