Сняв с шеи массивную золотую цепь, дама показала, что в ней не достаёт шести звеньев. Тому, сказала она, кто появится здесь и предъявит кусок этой золотой цепи, следует верить и вручить еще и пергаментный свиток. Молодая богомолка указала на лежащий у кровати на столике свёрнутый в тонкую трубочку и перевязанный розовой лентой лист пергамента. Развернув его, хозяева с удивлением увидели, что лист оканчивается зубцами наподобие перевёрнутою заборчика. Каждый зубец был украшен написанной киноварью буковкой. Ни в какие слова эти буквы не складывались, и прочесть пергамент было невозможно. Дама с улыбкой пояснила, что это лишь половинка послания. Другую его часть, которая, сложившись с первой, даст нужные слова, принесёт тот же господин, который предъявит часть золотой цепи.
Хозяева долго рассматривали непонятный ряд букв и могли лишь прочесть вот что: Д…Н…Д…Г…Д…К…Р…Р…С. Пожав плечами, они покорно приняли свиток и припрятали его подальше до лучших времен.
Сеньора же, уезжая, пообещала через год наведаться. Но так больше и не появилась. Девочка выросла и превратилась в прекрасную юную девушку. Она прилежна и богобоязненна, умеет читать и писать, и во всём Толедо нет лучше неё кружевницы.
Хозяин, боясь открыть доверенную ему тайну, держал Констанцу вдали от посторонних глаз, выдавая её за обычную служанку. На самом деле она лишь следила за чистотой и сохранностью столового серебра и никаких притеснений или обид от своих хозяев, а по сути приёмных родителей, не видала. Но, как ни старались хозяева гостиницы, слух о прекрасной служанке разлетелся по городу, и каждую ночь толпы знатных молодых людей распевали романсеро под окнами гостиницы, не давая спать постояльцам.
Закончил свой рассказ хозяин и отхлебнул из бутыли терпкого домашнего вина, чтобы промочить иссушенное долгим разговором горло. Гости долго молчали. Антонио и его друг Диего Астуриец, стоя за дверью, боялись шелохнуться. Один из них приник к замочной скважине, а другой заглядывал в крохотную щелочку чуть приотворенной дверной створки.
Они видели, как задумался отец Антонио дон Хуан де Авенданьо. С удивлением смотрели, как вскочил со стула и тяжело заходил по комнате взволнованный отец Астурийца дон Диего де Карриасо. Хозяин гостиницы, довольный своим рассказом и произведённым на гостей впечатлением, ничего не замечал и самодовольно потягивал терпкое домашнее вино. И тут старый кабальеро сеньор Авенданьо смерил гневным взглядом хозяина и воскликнул:
— Как же ты посмел нарушить клятву и разболтать тайну достойной сеньоры?
Хозяин перепугался и залепетал:
— Ах, почтенные сеньоры, ведь прошло уже целых пятнадцать лет. Таинственная богомолка так и не явилась. Я уже почитаю Констанцу своей дочерью и не вижу ничего зазорного, если позабавлю заезжих гостей занимательным рассказом.
А дон Диего де Карриасо все ходил и ходил из угла в угол, понурый, словно придавленный печальными мыслями или тяжёлыми воспоминаниями. Наконец он остановился перед струхнувшим хозяином и мягко проговорил:
— Позови, любезный, сюда ту девушку, что встретила нас у входа, кажется, ты ее называл Констанцею?
Антонио и Диего едва успели отпрыгнуть от двери и прижаться к стене за углом, как на зов хозяина из своей комнаты в коридор вышла Констанца. Она, скромно опустив глаза, предстала перед гостями. А друзья снова заняли места у двери, не желая пропустить ни слова. Старый дон Диего подошёл к девушке и обнял ее. Потом обернулся к хозяину и спросил:
— Хранишь ли ты ещё ту драгоценную цепь и пергамент, что дала тебе таинственная дама?
Хозяин молча повернулся и засеменил к выходу. Друзьям снова пришлось прятаться. Через несколько минут хозяин вернулся, неся в руках небольшую торбу, аккуратно перетянутую выцветшим шёлковым шнуром. Он извлёк оттуда тяжёлую золотую цепь и тугой пергаментный свиток. Протянув всё это старому сеньору, хозяин почтительно отступил на шаг и с любопытством стал ждать, что же произойдёт теперь. С неменьшим интересом следил за своим давним другом и соседом сеньор дон Хуан де Авенданьо. А тот благоговейно принял цепь и свиток и положил их на стол. Затем послал слугу за шкатулкой, что была привязана к седлу его коня.
— Эту драгоценную шкатулку, — пояснил он, — я ношу вот уже пятнадцать лет с собой и никогда с нею не расстаюсь.
Дон Диего раскрыл принесённую слугой шкатулку, и все ахнули. На дне её лежал кусок золотой цепи и тугой пергаментный свиток, перетянутый розовой шёлковой лентой. Дрожащей рукой старый кабальеро приставил два обрывка цепи один к другому, они сошлись, и цепь замкнулась, будто никогда и не была разорвана. Констанца всплеснула руками, но старый сеньор остановил её строгим взглядом. Он осторожно развернул свиток, и оказалось, что край пергамента вырезан зубцами. И на каждом зубчике явственно видна выведенная алой киноварью буковка: О… И… Е… О… Е… А… И… А… О.
Дон Диего де Карриасо перевёл дух и медленно, словно чего-то опасаясь, соединил два свитка так, что зубчики одного точно вошли между зубцами другого. Два ряда букв соединились. И все с изумлением прочли четыре слова: ДОН ДИЕГО ДЕ КАРРИАСО. Таинственные знаки обрели свой смысл. И тут сеньор Авенданьо вдруг с грустью молвил:
— Мы с тобою, мой старинный друг, потеряли сыновей. Но хоть ты счастлив, вновь обретя прекрасную дочь.
Он так глубоко и горестно вздохнул, что сердце Антонио перевернулось в груди. Беспечный Диего Астуриец тоже не выдержал и чуть слышно всхлипнул Тогда Антонио рывком распахнул дверь и ринулся к отцу. Ошеломлённый дон Хуан застыл в изумлении. Следом за Антонио и Диего кинулся на шею к своему родителю. Что тут началось! Оба старых кабальеро, не скрывая слёз, плакали от радости. Смущённые юноши, став на колени, умоляли простить их за легкомыслие. Хозяин гостиницы бросился доставать из погреба самые лучшие вина Обтирая многолетнюю пыль со старинных бутылок, он откупоривал их и ставил на стол. Появившиеся откуда ни возьмись слуги и несли блюда с отменными яствами.
Только Констанца стояла неподвижно. Прекрасное лицо её пылало. Длинные ресницы, опустившись, умеряли радостный блеск сияющих глаз. Тонкие пальцы теребили перекинутую на грудь золотую косу. Казалось, в этой суматохе про девушку все забыли. Но тут хозяйка гостиницы взяла её за руку и подвела к дону Карриасо.
— Сеньор, — почтительно обратилась она к нему, — примите это сокровище. Пятнадцать лет, один месяц и четыре дня мы растили её и уже почти считали своей дочерью…
— Да, да, — вставил хозяин, — и уже намеревались сделать наследницею всего нашего имущества. А мы не так уж бедны. Почти шесть тысяч золотых эскудо, благодарение Богу!..
— Ах, разве в том дело? — оборвала мужа хозяйка гостиницы. — Констанца драгоценнее всех богатств. Надеюсь, она не забудет нас и в роскошном палаццо!
— Что вы, матушка! — Констанца впервые назвала так добрую женщину, и та разрыдалась. А растроганный сеньор Карриасо воскликнул:
— Сеньора! Много лет назад по навету злых людей я лишился жены, а эта прекрасная девушка — своей матери. Так пусть же она и впредь считает вас своей матушкой, и я всегда рад видеть почтенных хозяев гостиницы в своих владениях. Сегодня я ваш гость. Когда-нибудь и вы будете моими дорогими гостями.
После такой речи благородного кабальеро ничего не оставалось, как сесть за стол и наполнить кубки рубиновым вином. И тогда смело выступил вперёд Антонио. Нет, нет, теперь он мог уже называться полным своим именем — дон Антонио де Авенданьо, сын почтенного кабальеро. Выступил он вперёд, низко поклонился другу своего отца и начал говорить. Пылкими словами обрисовал он свою любовь к прекрасной Констанце. Не утаил, что, прослышав о её необыкновенной красоте, остался в Толедо и устремился в гостиницу «Севильяно». Он готов был на любую работу, лишь бы оказаться вблизи Констанцы. Юноша добавил, что писал ей стихи, но так и не решился отдать. Тут уже не удержался хозяин гостиницы и прочёл наизусть строки из приходной книги, чем несказанно удивил Антонио. А Констанца, мило улыбаясь, созналась, что уже давно поняла, что Антонио — юноша знатного рода, и сразу поверила его прежнему признанию, но себя считала недостойной простолюдинкой, деревенской девушкой.