Перед глазами у Бойда что-то мелькнуло, и в четырех футах от него приземлился труп Маки. Лицо было залито кровью, остекленевшие глаза выпучены, рот широко раскрыт. Неестественно широко, словно ему что-то в него воткнули, сместив челюсти.

Бойд услышал собственные всхлипы.

Труп Юргенса находился где-то вверху, и Бойд услышал стук кровавых капель о землю, словно моросил дождь. Кап, кап, кап. Свет лампы освещал лес футов на двадцать в высоту, и Брид увидел блестящие красные струи, стекающие по стволу окаменелого папоротника. Он слышал и другие звуки.

Звуки жевания.

И всасывания.

Он почувствовал, что сходит с ума. В голове не осталось ни капли крика, ни безумного смеха. Одна пустота, и Бойд был доволен этим.

Он услышал, как она спускается по стволу дерева, топоча десятками ног. Она остановилась на бревне, сломавшем ему ногу, менее, чем в пяти футах от него. Он слышал ее дыхание.

Но не видел ее.

Все тем же скрежещущим, металлическим голосом, она произнесла, — Бооооооииииид?

Он смотрел прямо сквозь нее, смотрел на нечто, не имеющее образа, нечто невидимое, древнее, и одинокое. Она проворковала что-то, отчего у него по телу пробежали мурашки.

— Все хорошо, — сказал он. Холодный пот заливал ему лицо. — Я не причиню тебе вреда… я не оставлю тебя…

Она двинулась вперед, продолжая ворковать.

Да, она пришла за ним.

И он знал, что она не собирается его убивать. Она ответила ему с самого начала, и он знал это. Он слышал, как она ползает над трупом Маки. От нее пахло древностью и сухостью, как от сена, хранящегося в закрытом сарае. Голова Маки была приподнята, и что-то вонзилось ему в шею. Раздался всасывающий, хлюпающий звук.

— О, нет, — прошептал Бойд себе под нос. — О, господи…

Хлюпающий звук продолжался, и он увидел кровь… поток крови, высасываемый из горла Маки с бульканьем, словно кто-то, мучимый жаждой осушал бутылку с пивом. Поток крови всасывался в воздух, возможно, в ее рот, потом разделялся на несколько ручейков и заполнял три почковидных мешочка, являвшихся, видимо, ее желудками.

Бойд наблюдал.

Он слышал, как, закончив трапезу, она издает чмокающие звуки.

Его трясло, из горла рвался стон, но не из-за того, что он только что увидел, а из-за того, что она делала — гладила его по руке чем-то вроде шиповидного пальца. И ворковала ему на ухо.

Бойд открыл глаза.

Кругом была кромешная тьма.

Он, не знал, сколько прошло времени. Может шесть дней, а может, шесть месяцев, потому что его разум был окутан белым туманом безумия. Он лежал в одной из ячеек, прорубленных в древних деревьях, в той, что была почти у самого верха. Это она перенесла его туда. Где холила его и лелеяла.

Заражение в ноге началось на второй день, погрузив его в трясину лихорадочных снов. Он взывал к несуществующим людям, помнил события, которых не было. Распространившаяся инфекция убила бы его, в конечном счете, но она не допустила этого. Преданная, ласковая, нуждающаяся в компании, любой компании, она тянулась к нему. Она высосала яд из его ноги, охлаждала его жар, брызгая водой на лицо.

Когда он очнулся от лихорадки, он закричал.

И она что-то нежно ворковала ему.

Он лежал, пытаясь вспомнить, что с ним случилось, но воспоминания быстро мутнели. Мир сновидений и приятных грез ускользал от него. Лампы и фонари исчезли, хотя это было неважно, батареи давно уже сели.

Тьма окружала его постоянно.

Но он не был в ней одинок.

Он помнил, когда она впервые пришла к нему, как застенчиво себя вела. Какое-то время она сидела у него в ногах, воркуя и пощелкивая, иногда тихо насвистывая какую-то призрачную мелодию. Но он протянул руку, и она приблизилась, жаждущая общения, разрушенная вечностью чудовищной изоляции. Сперва было нелегко привыкать к ней, к ее прикосновению и пронзительному звуку голоса. К щелкающим, паучьим конечностям, узловатым, как стебли бамбука, к костистым сегментам ее тела, усеянным колючими волосками. К зловонному дыханию, к смраду древности и распада, к тошнотворным миазмам, с примешанным запахом того, чем она питалась.

Он не знал, чем она являлась.

Она была не совсем пауком, хотя походила на него. Нечто с замысловатым, блестящим экзоскелетом, и бесчисленными, шуршащими, костлявыми конечностями. На ощупь ее кожа была маслянистой и влажной, как шкура тюленя. Но она не являлась ни насекомым, ни паукообразным. У нее была голова. Длинная, узкая голова и что-то вроде лица. Голова, обрамленная копной жирных, похожих на паутину волос, при прикосновении извивающихся как черви, и лицо с как минимум тремя овальными ртами. Иногда она ложилась рядом и вылизывала его своими языками, очищая и не давая болеть.

Поначалу ему хотелось кричать, но потом он привык. Он даже привык к пище, которую она пережевывала до консистенции жидкой кашицы и срыгивала ему в рот. Он не хотел думать о том, чем она его кормила, потому как в пещере был только один доступный источник мяса.

Потребовалось какое-то время, чтобы привыкнуть к этому, как и к тому, как она произносит его имя. К хриплому, скрипучему воплю, напоминавшему жалобное кошачье мяуканье посреди ночи. — Боооооиид, — кричала она жалостливым детским голосом, в котором слышались одиночество, опустошение и страх. — Бооооооииид…

Да, даже к этому он привык.

Удивительно, к чему можно привыкнуть со временем.

Он не мог знать, чем она являлась и к какой расе принадлежала. Знал лишь, что она познала страшное, опустошающее одиночество, разорвавшее ей разум. Она ждала в полной, беспросветной изоляции, пока ее вид вымирал. Пока континенты сдвигались, и гигантские рептилии сменялись мегафауной. Пока великий пермский период опустошался массовым вымиранием, и мезозойские моря превращались в пустыни. Пока сушу заселяли млекопитающие, а люди учились ходить, а потом бегать, заполняя землю словно термиты.

Сколько дней?

Сколько дней прошло?

Он где-то читал, что человеческий разум не выдерживает после трех-четырех дней полной темноты. Отсутствие сенсорной стимуляции заставляет мозг отключаться. Бойд не был уверен, находится ли сам в здравом уме. Он просто ждал в своей ячейке. Ждал, когда она вернется.

Слушал.

Да, он слушал. Как она приближается. Тика-тика-тика. Влезает в ячейку и садится у его ног. Он не видел ее много часов, может, даже дней. Она пахла по-другому. По ее запаху он научился оценивать ее настроение. Сегодня от нее исходил очень сладкий аромат, похожий на вишню. Раньше от нее никогда так не пахло. Когда она была напугана, это был запах сухой соломы. Когда сердилась, пахла болотной ряской. Но этот запах… он был новым.

Он говорил с ней, но она не отвечала.

Просто ждала, лежа у него в ногах.

Казалось, это продолжалось много часов.

Когда Бойд открыл глаза, она все еще была рядом. Она издавала высокий музыкальный звук, и кроме этого было кое-что еще — какое-то хлюпанье, словно спелые, сочные томаты выскальзывали из нее.

И запах… черный, болезненный, неприятный.

И тогда он узнал. Тогда понял.

Тогда все начало наполняться странным и отвратительным смыслом.

Она спала бесчисленные века, вынашивая в себе дремлющее потомство. Она несла эту тайну с пермских времен — семя своего вида.

Она являлась существом женского пола.

И рожать ей было вполне естественно.

Когда дело было сделано, она тихо приблизилась к нему, хнычущему себе под нос.

Она хотела, чтобы он ее потрогал.

Поначалу Бойд испытал отвращение, почувствовав их скопление у нее на спине, корчащихся и извивающихся, но вскоре научился их принимать. Они тоже приняли его и вскоре бегали по нему словно крошечные попискивающие грызуны, и он знал, что будет за ним ухаживать. Многоногие детеныши облепили его роем, покусывая и облизывая его. Лежа там, в сырой подземной тьме, он помнил, что когда-то был женат на женщине, которую звали Линда, и что она носила его ребенка.