К необходимости подобных действий обязывали и бурные заседания Высшего совета по руководству войной, которые уже мало что давали практически, но все же помогали его членам установить близкое к реальности фактическое положение вещей. Кстати, никто уже не отрицал, что оно складывалось ужасным, но всех терзала ближайшая перспектива — ведь так хотелось заранее узнать, что ждет Великую Империю за «горизонтом».

Начальник Генштаба армии высказался осторожно:

— Вы, Того, несомненно, знаете больше, что творится в Европе, но на волне недавних перемен и вам нелегко разглядеть ближайшее будущее. Десять лет Гитлер проводил свою авторитарную политику, не боясь, ошибиться.

«Первый дипломат» Японии не стал скрывать обуревавших его пронзительных тревог:

— Больше или меньше знать или понимать, Умэдзу, — все это в нынешней обстановке носит весьма относительный, я бы даже сказал, весьма условный, проблематичный характер. Всегда и любому человеку трудно быстро перестроить свои ориентиры на противоположные, но именно так случилось с Японией. Судьба Великой Империи требует от нас быстрой и кардинальной перестройки.

— Что вы имеете в виду, Того?

— Только то, Умэдзу, что еще недавно, даже год и тем более два-три года назад Япония, выступив в удобный момент против Советов на Востоке, возможно, могла склонить военную чашу на сторону рейха. Мы этого не сделали. Упустили свой шанс. Ждали еще более убедительных побед германского фюрера, чем те, что вермахт одержал в сорок первом под Вязьмой, в сорок втором в Крыму и под Харьковом. Теперь ясно и нам, что тогда были последние звездные месяцы вождя германского народа...

— Какая у вас тонкая философия, Того, — вкрадчиво прервал причитания министра иностранных дел начальник Генштаба армии. — Выходит, определенный, обоснованный риск не заказан не только военным, но и дипломатам?

Того не придал реплике собеседника никакого значения:

— Вам это, пожалуй, неизвестно, Умэдзу, но Отт[41] много раз напоминал тогдашнему руководству Японии, что благоприятных шансов может впредь и не наступить. Так, впрочем, и случилось. Курск развеял все иллюзии на победу Германии, а, значит, уплыли в небытие и наши «удобные моменты». С начала сорок пятого все круто изменилось. После Вислы Красную Армию было уже не остановить.

— Мы все сильны задним умом, Того, — горестно, не упрекая собеседника, заметил начальник Генштаба армии.

— Искать примирения с Советами следовало в сорок третьем, Умэдзу, а не продолжать совершать мелкие козни против их кораблей на тихоокеанских коммуникациях. После утраты Минска и Киева стало уже очевидным, в чьи паруса подул подлинный тайфун.

— Я где-то прочитал недавно, Того, что политика посложнее физики и математики, поскольку в ней слишком иного переменных величин[42].

— Это справедливо в такой же степени, Умэдзу, — тут же отозвался министр иностранных дел, — как и то, что Великая Империя в одночасье оказалась в середине сорок пятого один на один против сверхмощного блока, противостоящего грозной «оси». Берлин — Рим—Токио.

Начальник Генштаба армии снова вернул разговор на «круги своя»:

— Надеюсь, Того, вы разделяете мое мнение об исчерпании наших людских резервов?

«Первый дипломат» Японии, однако, пошел еще дальше и откровенно заявил:

— Как это ни печально, Умэдзу, но я считаю наши новые формирования ненадежным войском, на которое не стоит чересчур уповать. Если Советы обрушат на Квантунскую армию сверхмощные удары, то все свежие дивизии, сформированные из наших колонистов в Китае, корейцев и русских белогвардейцев, тотчас разбегутся. Какими силами тогда Генштаб армии закроет образовавшиеся бреши?

— Вы более чем правы, Того.

Телеграмма от посла Сато из Москвы не поступила в Токио и 17 июля. Премьер-министр Судзуки справился у «первого дипломата» Японии:

— Приглашение из Москвы все еще не поступило, Того?

— Нет, господин премьер-министр. Надежды мизерные, что мы вообще его получим, — сам тон ответа министра иностранных дел подтверждал, что так, видимо, оно и случится.

— А может, все же напомнить Сато о наших тревогах? Время уходит, а мы из месяца в месяц не можем никак договориться о чем-то конкретном ни с американцами, ни с Советами, — посетовал Судзуки.

— Мы утратили политическую инициативу, господин премьер-министр. Так тяжелая война распорядилась с судьбой Великой Империи.

— Но будем ждать, Того. Я все же лелею некоторую скромную, но стойкую надежду.

Вечером 18 июля посол Сато был приглашен в наркомат иностранных дел СССР и из уст того же заместителя наркома Лозовского получил ответ на недавнее письмо премьер-министра Судзуки и послание императора Хирохито. Он не порадовал японского дипломата.

Лозовский заявил, что Советское правительство внимательно изучило оба документа с японской стороны и пришло к однозначному заключению, что в позиции Японского правительства существенных изменений не произошло. В послании императора не нашли отражения ни цели визита принца Коноэ, ни его фактические полномочия. В итоге аудиенции заместитель наркома иностранных дел СССР констатировал: «Советское правительство не видит возможности дать какой-либо определенный ответ по поводу послания императора Японии, а также миссии князя Коноэ».

Весь следующий день посол Сато мучительно ломал голову над текстом «коварной телеграммы», которую должен был срочно отослать в Токио. Он достаточно понимал, что срыв важной миссии экс-премьера Коноэ в Москву может больно ударить и по его дипломатической репутации. Посол Японии впал в депрессию, понимая, что фактически это был отказ в доверии не столько ему лично, сколько его стране, снискавшей позорные титулы милитариста и агрессора... Сато отправил телеграмму в адрес министра иностранных дел Того вечером 19 июля, обосновав отказ в приеме делегации принца Коноэ тем, что японские соображения носят слишком общую форму и не содержат каких-либо конкретных предложений. Советы не желают приобрести репутацию каких-то «сиюминутных сепаратистов».

Настойчивость, которую демонстрировал в середине лета премьер-министр Судзуки, добиваясь ускорения темпов третьей мобилизации, принесла некоторые плоды. В течение второй декады июля были закончены формированием еще три пехотных дивизии и две смешанных бригады. Высший совет по руководству войной и эти формирования направил на усиление 1-го фронта генерала Кита, чтобы исключить любые неожиданности на опасном Приморском направлении. Командующий Квантунской армией генерал-лейтенант Ямада поддержал обоснованное решение Высшего совета. Он также предложил военному министру генералу Анами быстрее решить вопрос о подчинении ему войск 17-го фронта генерала Кодзуки, дислоцированных в Корее. Это позволяло штабу Квантунской армии доработать план обороны северокорейского побережья и иметь в качестве ближайшего оперативного резерва еще семь пехотных дивизий и две смешанных бригады. Они насчитывали свыше ста тридцати тысяч человек.

Но выявились и вопиющие недостатки форсированной мобилизации всего пригодного к службе мужского населения метрополии и подвластных территорий. 20 июля, докладывая о новых войсковых формированиях премьер-министру Судзуки, начальник Генштаба армий генерал Умэдзу посчитал необходимым сообщить председателю Высшего совета по руководству войной о том, что военное министерство вынуждено было принять принципиальное решение о расформировании обоих отрядов из русских белогвардейцев, ввиду их крайней политической ненадежности. Судзуки утвердил принципиальное решение: «Великой Империи требуются только надежные во всех отношениях войска».

В тот же день, вооружившись коммюнике об открытии Потсдамской конференции глав правительств Советского Союза, Соединенных Штатов Америки и Великобритании, премьер-министр Судзуки и министр иностранных дел Того более часа обсуждали возможные последствия форума победителей для Великой Империи. Они пришли к единому мнению, что на конференции непременно встанет и «японский вопрос» и, скорее всего, в плане требования о безоговорочной капитуляции. Так что, надо быть готовыми к самому худшему. Становился понятным обрыв всех контактов на «дипломатическом фронте». Было не до Японии.