Экзамен прошёл благополучно, мы все получили хорошие отметки. Помню, у меня получился „заскок“ — я вдруг забыла, что такое „надир“. Начала ёрзать, подошёл Гагарин: „Ты чего?“ Я сказала. У него, видно, тоже заскок случился, пошёл посмотреть в книжку. Пришёл и доложил, что „надир“ — это точка, противоположная „зениту“, а „зенит“ — точка, которая над головой. Потом мы над собой смеялись — элементарные вещи выскочили из головы!

После экзамена нас из слушателей-космонавтов перевели в космонавты и мы стали полноправными членами отряда. Потом, много позже, нам выдали удостоверение космонавта, где написано, что решением Межведомственной квалификационной комиссии нам присвоена квалификация „космонавт-исследователь“. (Не путать со званием „Лётчик-космонавт СССР“, которое присваивалось после полёта Указом Президиума Верховного Совета СССР. — С.З.)

Вскоре после экзамена приехал Н. Каманин, долго беседовал с нами „за жизнь“. В частности, ставил вопрос — хотим ли мы остаться гражданскими лицами или стать кадровыми офицерами ВВС. Сказал — подумайте. Мы думали, совещались между собой и с ребятами. В конце концов решили, что нужно быть как все, то есть военными. И нам вскоре присвоили первое офицерское звание — младших лейтенантов.

Принятое решение было правильным, потому что мы уже не были чем-то чужеродным в Центре и всё, что касалось всех, касалось и нас. И когда в 1969 году нашу группу расформировали за ненадобностью, вопрос о том, что с нами делать, хотя и возник, но решился в нашу пользу: нам предоставили должности в Центре. Денежное содержание, конечно, стало значительно меньше, но, во всяком случае, второй раз кардинально менять свою судьбу нам не пришлось. Другой вопрос, как это сказалось на жизни каждой впоследствии. Что было бы, если бы… Но этого мы никогда не узнаем. К счастью.

Между прочим, о том, что Терешкова имеет офицерское звание, после её полёта в прессе не сообщалось. Говорилось, что корабль „Восток-6“ пилотирует гражданка Советского Союза Валентина Владимировна Терешкова. Ребята по этому поводу строили смешки, долго её ещё называли — „гражданка Терешкова“. Конечно, для них привычнее было „майор Гагарин“ или „капитан Титов“. Наверное, они и ощущали себя сначала офицерами, а уж потом гражданами своей страны. Да и вообще — ощущали ли мы все себя тогда гражданами? Скорее всего, просто об этом не думали.

Нужно признаться, что настоящими, „всамделишными“ офицерами мы так и не стали, хотя и прослужили более тридцати лет. Случалось нам, и не раз, поступать не так, как положено военным людям (пример — мои „подходы“ к Каманину через головы непосредственного начальства). Ребята тогда говорили: „Ну, профсоюз развели!“

Подготовку мы закончили к назначенному сроку, но запуск отложили: что-то было не готово — то ли корабль, то ли скафандр, — и в начале декабря нас „прогнали“ в отпуск. Ирина поехала в Свердловск, навестить маму и родню; её отпустили со скрипом и только благодаря её настойчивости. А нам четверым командование раздобыло путёвки в санаторий на Черноморском побережье Кавказа, в Гаграх.

Я заявила, что без семьи не поеду, и пришлось отцам-командирам напрягаться, так как детей (а Саньке было четыре с половиной года) в санатории тогда не принимали. Каким-то образом дело уладилось, и, приехав, мы даже вытребовали право водить его в столовую.

Ребёнок в столовой санатория — это было по тем временам ЧП. Но Валя, Таня и Жанна, которые ходили по этому поводу к директору санатория, одержали победу. Я думаю, они ошеломили его быстротой и натиском, а если ещё и говорили все сразу, то победа была обеспечена заранее. Не знаю, что они ему говорили, так как нам было приказано „не раскрываться“, но, видимо, при санатории был кагэбэшник, который по своим каналам получил нужную информацию.

Я не знала тогда, да мне и ни к чему было, что то был санаторий ЦК КПСС. Отдыхали в нём, как сказали бы теперь, партийные функционеры довольно высокого ранга, народ всё положительный и солидный. И вдруг мы: четверо совсем молодых женщин (Танька так и вовсе девочка), а при них один мужчина не то среднеазиатской, не то кавказской внешности — смуглая кожа, чёрные глаза и волосы чёрные-пречёрные — и один маленький ребёнок. Причём не поймёшь, кто его мама: все таскают его на руках, играют и кормят и все всегда вместе.

И вот кто-то из отдыхающих, я думаю, среднеазиатских партначальников, решил, что „Ю.“ — какой-нибудь молодой бей с семьёй, четырьмя жёнами и ребёнком.

„Ю.“ потом, уже в Москве, рассказал нам, что однажды к нему подошли двое, соответствующей кавказско-азиатской наружности, и попросили продать одну из жён. Особенно им понравилась Терешкова.

Реакцию „Ю.“ можно себе представить, но „покупцы“, как говорила одна моя знакомая, решили, что он просто-напросто испугался. „Ты только согласись, — уговаривали они, — и всё будет шито-крыто, никто никогда ничего не узнает и следов не найдёт“.

Но „Ю.“ не согласился, и Валя осталась с нами. Сейчас мы иногда вспоминаем этот эпизод и смеёмся, а „Ю.“ после полёта сказал Валентине: „Жалко, что я тебя тогда не продал…“

А законы чести между беями, значит, существуют: не получив согласия, они Валентину не увезли, красть не стали. Хотя, наверное, все мы были „под колпаком“ и из этой затеи всё равно ничего бы не вышло.

В Гагры я тогда попала второй раз в жизни. А первый — это было моё свадебное путешествие. Мы с „Ю.“ поженились на пятом курсе, диплом я защищала уже замужней дамой. Темой моего дипломного проекта был ядерный ракетный двигатель. Это был первый такой диплом на нашем факультете — недаром же я занималась в кружке высотных полётов и изучала труды Циолковского! Консультанту меня был очень серьёзный — Н. Пономарёв-Степной. Теперь он академик, а тогда был доктором физико-математических наук, работал в Курчатовском институте, приезжал к нам в дипломку на консультации персонально ко мне.

Посчитать реактор на логарифмической линейке я, конечно, не смогла, но кое-что мы с ним придумали. Внизу в нашем корпусе вывешивались списки, кто сегодня защищается. Стою накануне своей защиты возле этого списка и слышу разговор двух „салаг“-младшекурсников: „Слушай, — говорит один другому, — когда же будет Ковалевская? У неё ЯРД, интересно было бы поприсутствовать. Последний день сегодня, а её всё нет…“

А дело было в том, что, выйдя замуж, я сменила фамилию, а по радио, естественно, об этом не объявляли.

На следующий день после моей защиты мы и отбыли в своё свадебное путешествие — отец „Ю.“ Анатолий Андреевич, сумел раздобыть нам путёвки в дом отдыха на Чёрном море, неподалёку от Сочи.

Остановка электрички возле него, как и сам дом, называлась „Рабис“. Что означало „дом отдыха работников искусств“. Вот же придумывали названия!

После сдачи госэкзамена в Центре жизнь наша стала поспокойнее. Мы были заняты тем, что „поддерживали форму“. Проводились тренировки и испытания, но они уже не вызывали такого духовного и физического напряжения, как раньше. И времени свободного стало больше. В моём дневнике записано: „Жизнь пошла удивительная — сплошная самоподготовка. Самоподготавливаемся с подушкой в обнимку — спим после завтрака, после обеда и перед ужином“.

Конечно, это преувеличение, но после обеда мы действительно позволяли себе вздремнуть, благо кровати наши были неподалёку от рабочих мест.

Как видно из моих дневников, ухе в то время мы начали задумываться: кто же полетит? И уже тогда, не знаю теперь даже почему, становилось ясно, что полетит Терешкова. У меня написано, например, так: „Из штаба дошли до нас слухи, что она лучше всех“. И это служило для меня иногда источником плохого настроения. А вообще, как свидетельствуют мои дневники, полосы жизни случались разные:

„…Получила от "Ю." очень хорошее письмо. И можно ни о чём не думать и забыть всё на свете!“

„…Центрифуга идёт у меня неважно. Сообщила "Ю." — ему меня жаль. Написал — будь мужчиной! Да разве в том дело? Я и была мужчиной. По дороге от кабины к медикам уже пришла в себя. Они очень внимательно меня разглядывали, спрашивали: ну как? У меня на сердце скребли кошки, я готова была разреветься, как ревёт Санька — громко и отчаянно, но я улыбалась и говорила: "Всё хорошо". Тогда они ещё раз спрашивали: "Ну как?" — и я опять говорила: "Всё хорошо". Тогда они — каждый? — смотрели на меня изучающе и скептически мычали: "Да?.."“