Жанр конъюнктуры
Штатные советские «литературовьеды» привыкли объяснять рождение нового направления в русской литературе второй половины прошлого века «назреванием первой русской революции». Демократическая литература, литература шестидесятников, разночинная литература, семинарская… Каких только терминов не изобретали, чтобы объединить произведения Николая Успенского, Решетникова, Слепцова — «певцов народного горя».
Но есть ещё один термин, который очень точно определяет суть этого направления, — конъюнктурная литература. Слово «конъюнктура» само по себе совсем не плохое и означает всего лишь положение вещей в какой-либо области; конъюнктурщик же — человек, который эту сложившуюся обстановку тонко понимает и умно использует. И почему словцо это приобрело вдруг негативный смысл?..
Так вот, перед реформой 1861 года и после неё на первое место в российской действительности выдвинулся вопрос о положении крестьянина, «реконструкции» строя в стране. Это волновало всё образованное общество, всю читающую Россию, и конъюнктурная проза «шестидесятников» сосредоточилась на этой теме. И вот ведь что интересно: ни один писатель-разночинец или народник не достиг художественных высот Тургенева, Гончарова, Достоевского, Толстого, Чехова… «Шестидесятники» вообще пренебрегли художественностью, превратив прозу в очерковую, журналистскую литературу. И — опять же странность — почти все эти литераторы опустились и спились, словно неся наказание Божие за какие-то свои творческие и человеческие прегрешения…
Тамбовщина «делегировала» в это литературное направление Александра Левитова, автора книг «Степные очерки», «Московские норы и трущобы», «Горе сёл, дорог и деревень». При жизни он приобрёл довольно громкую известность, его хвалили тогдашние критики за «очерковость», «калейдоскопичность» произведений, за достоверность изображаемых событий. Но сейчас, когда имя Левитова и его творчество всё глубже погружаются в топь забвения, уже ясно: не только бедность, алкоголизм и недостаток образования, но в первую очередь тенденциозность помешала развиться природному таланту Левитова. Под конец жизни (а умер он в 1877 году 42 лет от роду), спохватившись, Левитов попытался создать крупное художественное произведение, роман «Сны и факты», но уже не хватило у него ни творческих сил, ни времени.
Демократическая конъюнктурная литература бурно развивалась и в XX веке превратилась окончательно в литературу-пропаганду, литературу-агитацию. В школах нам вдалбливали, что-де вершинными произведениями отечественной словесности являются такие книги, как «Мать», «Железный поток», «Цемент» и разные прочие «Гидроцентрали». Ещё совсем недавно совершенно серьёзно писалось, к примеру, об «огромном вкладе» Тамбовского отделения Пролеткульта в общероссийскую литературу и о том, что в Тамбове «творили видные деятели этой организации» вроде Дальнего, Докукина, Якубовского, Евгенова и т. п. И в голову никому не приходило, почему же эти «видные деятели» и следа не оставили в памяти читателей.
Впрочем, осуждать самих этих «видных деятелей» трудно. Это — беда многих тогдашних литераторов, имевших не слишком богатый талант. Конъюнктура сгубила их, притом конъюнктура слепая, безудержная, безгранично тенденциозная. Если Левитов со товарищи были писателями-конъюнктурщиками для своего времени прогрессивными, то пролеткультовцы, рапповцы и прочие литераторы-большевики, соцреалисты соизмеряли правду жизни не с жизнью, а с революционной доктриной и потому с идейным восторгом принялись белое называть чёрным и наоборот. Демократы и народники мечтали о счастье народа, благе родной страны, большевики же и их подпевалы — о практической реализации учения Маркса, об эксперименте над страной, о собственной диктатуре. И расплодилось племя литераторов, стремящихся польстить моменту, выдать желаемое за действительное, угодить властям.
«Закономерность» — так, по названию одного из романов Николая Вирты, можно обозначить и личную судьбу этого довольно крупного и типично соцреалистического писателя. Вирта, наш земляк, прожил внешне блестящую писательскую жизнь: четырежды лауреат Сталинской премии, романы его и пьесы сразу печатались в журналах, ставились на сцене, тиражировались отдельными изданиями. Но фактически судьба Вирты-писателя ужасна — его толстенные тома уже в «брежние» времена мало кого интересовали, безнадёжно устарев. Сейчас и вообще трудно представить себе читателя, к примеру, «Одиночества» (лучшего, пожалуй, романа в творческом наследии Вирты!), где, по оценкам тех лет, один из главных героев — «матёрый кулак, враг новой народной власти», где романист стремился «с наибольшей полнотой показать, как подготавливались великие перемены, в корне преобразившие жизнь России» (если вдуматься — в этих словах есть зловещая правда!), где «с беспощадной правдивостью писатель показывает жалкую участь» сельского священника и «ему подобных». Мало того, в романе этом показано, как «партия большевиков последовательно и настойчиво завоёвывала доверие и поддержку крестьянских масс» (опять-таки, какая зловещая двойственность смысла в хвалебном лепете критиков!).
Вирта одним из первых стал летописцем кровавых трагических событий, обозначенных историками как «антоновщина». Сейчас в ходу другое обозначение — крестьянская война под предводительством А. С. Антонова. Для Вирты однозначно и одномерно Антонов — кулацкий главарь, его сподвижники (тамбовские крестьяне) — бандиты, убийцы, враги русского народа…
Николай Вирта был сыном своего времени, а ведь писатель должен быть хотя бы чуть над своим временем, видеть дальше, глубже своих современников, понимать больше. Только тогда ты — Писатель. Это особенно бесспорно, если вспомнить, что одновременно с Виртой, писавшим каждый свой роман как бы уже с прицелом на Сталинскую премию, жили и писали М. Булгаков, М. Пришвин, А. Платонов…
Событиям периода Антоновского мятежа посвящён и роман-дилогия «Расплата», главное произведение другого тамбовского прозаика, Александра Стрыгина, который принадлежит уже к поколению писателей, родившихся при Советской власти. Правда, последние 20 лет он живёт на Кубани, но связи с родной Тамбовщиной не прерывает. Известны его книги «Красный камень», «Тёрны», «Бриньковские были», «Твердь земная».
Совсем недавно, уже в разгар перестройки, в 1990 году в Краснодаре вышло очередное, шестое издание «Расплаты». В аннотации сказано, что роман дополнен новыми документами и это, мол, помогло автору показать более правдиво истоки народной трагедии в те годы. И тут же в предисловии утверждается, что А. Стрыгин по сравнению с Н. Виртой «возвысился в историческом и художественном постижении корней и мотивов антоновщины».
Увы, утверждения эти более чем спорны. Невозможно произведение, созданное по канонам «социалистического реализма», несколькими вставками, малыми усилиями превратить в подлинно реалистическое, правдивое повествование. Начиная с тенденциозного названия и кончая явно самохвалебными и приукрашенными воспоминаниями одного из самых безжалостных и ретивых исполнителей красного террора на Тамбовщине Котовского, роман «Расплата» преследует одну и главную цель всей соцреалистической конъюнктурной литературы — оправдание большевистской власти, пропаганда коммунистической диктатуры. Дух этот в романе остался и определяет его суть. Достаточно сказать, что Александр Антонов аттестуется в «Расплате» как «главный виновник кровопролитий», словно бы не большевики развязали кровавую бойню в России, словно бы не «Советская» власть грабила тамбовских крестьян, обрекая многих из них на голодную смерть.
Это было характерно для агитпроповской литературы — ставить всё с ног на голову и человека, защищающего себя от убийц, самого обзывать убийцей.
Вообще жанр конъюнктуры в тамбовской литературе советского периода был, к сожалению, чрезвычайно популярным.
С первых своих строк и до сего дня остаётся пламенно-революционным, комсомольско-большевистским, идейно выдержанным поэтом Иван Кучин. Есть в его сборниках «Светлый путь», «Юность»,» «На том стою», «Моя передовая» и лирические стихи, но не они делают погоду. «Родина, партия, Ленин, ратные и трудовые подвиги советского народа, борьба за мир — вот главные темы в творчестве поэта. Своими произведениями он утверждает пафос советского образа жизни, торжество ленинских идей мира и коммунизма, дружбы народов и социальной справедливости на земле», — так сказано в рекламном буклетике к 60-летию И. Кучина, которое справлялось в 1984 году. Но можно не сомневаться, что уже тогда его громкие поэмы вроде «Мы — ленинцы» или «Продолжается первый субботник», типичные произведения советской идеологической поэзии, мало трогали сердце читателя, уставшего от лозунгов и в повседневной жизни.
Подобный жанр особенно безобразен тем, что он кажется легкодоступным. Для молодого, начинающего писателя, мечтающего поскорее войти в литературу, стать известным (а для этого надо издаваться!), пример старших, получающих тиражи, гонорары и премии за угодные начальству произведения, весьма заразителен. Многие и сгубили себя на этом.
Жанр конъюнктуры имеет право на существование только в виде конъюнктуры жанра. Это не игра словами. К примеру, если читатель требует остросюжетной литературы, то писателю не в стыд серьёзное содержание облечь в интригующую, увлекательную форму, чтобы сказать о наболевшем как можно большему числу людей, как умел это делать Ф. М. Достоевский.