1913 г.
Белым храмом помощницы скорой
Принаряжен унылый погост.
Палисадник у батюшки споро
Принялся и ударился в рост.
В палисаднике ходит поповна
И раскрыто окно с кисеёй,
И на скрипке играет любовно
Старый поп, ударяя ногой.
К колокольчику, к клячам приучен,
Сотни верст перемерив не раз,
По гатям, по ухабам замучен,
Дребезжит сквозь туман тарантас.
Мимо, мимо к часовне, за сосну!…
В тарантасе заезжем не он!
Отдадут, отдадут в эту вёсну
И приход, и поповну в закон.
Отдадут с ней и домик, и липки,
С залитою слезами скамьёй…
Новый поп заиграет на скрипке,
Хитрый такт выбивая ногой.
1914 г.
Жидкие брошены сходни,
Поет монастырская пристань:
«Хвалите имя Господне
И ныне, и присно!» —
В иконостасе дубовом
Спокойные лики прекрасны…
И ладан шелком лиловым
Тянется ясный.
Умной молитвы обрывки,
Наперсники дум о бывалом, —
На стойке бисер прошивки
С игольником алым.
Брякают в горсточке чашек
Затёртые денежки звонко…
Желтеют свечи монашек
За ширмою тонкой.
Стал пароход молчаливым,
А Волга — былинною Волгой.
Туда бы, к тихим заливам,
Плыть долго бы, долго.
Весла поднять над водою,
Жемчужные зёрна роняя,
Пусть лодку несёт, седою
Волной нагоняя.
Слушать, как в плёс многоводный
Далёкая пела бы пристань:
«Хвалите имя Господне
И ныне, и присно!»
1914 г.
Где сладил ты свою жалейку,
Дождём пронизанный пастух?
Какой корой душисто-клейкой
Обвил старательно вокруг?
Кто научил лады для песен
Прорезать сметливым ножом?
Зачем раструб у дудки тесен
И плачет, жалуясь, о чём?
«Где по канаве незабудка
Встаёт с болотистого дна,
Была она, пастушья дудка,
Неторопливо сплетена.
Растёт над кочкою берёзка,
На ней ободрана кора,
По ней бежит и стынет слёзка,
И вянуть листикам пора.
Под той берёзкой загубили
Меня завистницы мои,
Под тою кочкой схоронили
И нож оставили в груди.
Меня, пастух, ты пожалей-ка,
Пригубь ты дудочку свою!»
«Взыграй, взыграй, моя жалейка,
Потешь отца и мать мою!»
Пастух ремень затянет туго,
Судьба закинет в дальний край,
А дудка, верная подруга,
Твердит за пазухой: «Играй!»
И где-нибудь остатний колос
Сбирая осенью с полей,
Отец и мать признают голос
Пропавшей дочери своей.
1914 г.
Сегодня в городе, перед закатом,
Весеннее, на мокрый тротуар,
Блеснуло солнце золотом крылатым,
Под ним всплеснулся вывесок пожар.
И весело, с письмом в руке, в помятом
Пальто, в весенний солнечный угар
Метнулся реалистом бледноватым
Сам бог весны, бог солнцезарных чар.
На миг остановился предо мною,
Раскинув руки, обратив лицо
В высь голубую, полную весною…
Был вдавлен он в блестящее кольцо
И заслонен сквозной голубизною…
И думал я: о, молодость моя,
Мне не видать, не чувствовать тебя!
1914 г.
1914 г.
Проходит ночь. В холодном звёздном кресле,
Поставленном у сосен на песках,
Сидит сентябрь, перебирая чётки,
И мутные огни в его зрачках.
Он утра ждёт; тогда, высок и важен,
Он встанет и пойдёт в лесу пустом
Нескорыми широкими шагами,
И солнце осенит его щитом,
И будет целый день лишь светлым нимбом
Его кудрявой строгой голове…
Морозный пар отудобит к полудню
Свинцовыми росинками в траве.
Сентябрь в лесу отряхивает иглы,
Срывает листья, шьёт из них ковры;
С ним говорят насупленные сосны,
И журавли кричат: «Курлы-курлы!»
Уходит солнце. Медленным движеньем
В костёр зари, на жертвенник земли,
Он опускает узкие ладони —
И сумерки торжественно легли.