Поиск
1912 г.
РОЗЫ
Как пахнут печально и сладко
Увянувших роз лепестки!
От них продушилась тетрадка,
От них на бумаге кружки.
«С тридцатого счёт водовоза,
Купить на базаре яиц…»
И снова прилипшая роза
Меж летних забытых страниц.
И дальше «За лодку матросу…»
И кажется — ночь на реке,
И лодка всплывает к утёсу,
И алая роза в руке…
Струятся, стекая алмазы,
Весло задержало свой плёс…
Бледны и невнятны рассказы
Увянувших выцветших роз.
1912 г.
КЕНАР
Мирно трещит у окошка
Кенар, не чуя весны,
В садике сохнет дорожка,
Млеют кусты бузины.
Там, по дорожке, когда-то
В креслах возили его…
Звякнула чёрство лопата —
Крест, под крестом никого.
Продано кресло татарам,
Вышла за друга жена…
Мы только с кенаром старым,
Да вот, пожалуй, весна,
Помним о том, что забыто…
Точно подкова конём
Сброшена в беге с копыта
И зарастает быльём.
1912 г.
ОСЕННЕЕ
Все больше звёзд, и млечный путь так чёток
И крепок воздух кованых ночей.
Как тяжелобольной, день напряжённо кроток
Сиянием остуженных лучей.
Как будто опускается незримо,
Что день, то глубже строгий светлый лес
И всё в воде: стволы, дома и струйки дыма…
А свод ветвей — подводных трав навес.
И птицы осени — удод, и дятел,
И поползень — ритмично, как в воде,
Летят-плывут, кружась, и я для них утратил
Людское зло, забыто о вражде.
Мы все в глубоком озере. Над нами
Высоко тянут баржи-облака,
И солнце нам сквозит далёкими лучами,
И холоден и крепок наст песка.
Чу! Пароход кричит! Там пристань где-то,
Там где-то шум надводной жизни… Пусть!
Под ровный гул воды мы грезим, и согрета
Остуженным теплом покоя наша грусть.
1912 г.
ЧЕРНИЛЬНЫЕ ОРЕШКИ
В дуплах дубов заботливая глина
И — старцам вновь возвращена листва —
Пусть ствол во мху, и в ветках паутина,
И там, вверху, в расщелинах, трава.
Здесь много милого: лишайник ставит вешки,
Усач и златки петли заплели,
И вялые чернильные орешки,
И гулкие заржавленные пни.
Дорожка вспухла от кротовых кочек,
Скамья давно без спинки и доски,
В её столбах так много нор и точек
Точильщиков, а в трещинах трухи.
Сюда ведёт меня воспоминанье
И к старости направленные дни
На странное безмолвное свиданье:
Меня встречает мама у скамьи.
Здесь наше прошлое, мы в нем двояшки,
Взволнованно идем по парку — я
Ищу в корнях чернильные орешки,
Она — любовь, и юность, и меня.
1913 г.
ДИАКОН
Памяти диакона А.Г.Левшина церкви
Тарасовской богадельни на Шаболовке,
скончавшегося в заутреню 14-IV-1913 г.[2]
Золото свечей в иконостасе
И хоругвей радостный доспех…
«Воскресение Твое, Христе Спасе,
Ангели поют на небесех…»
Поп в червонной ризе — вождь дружины
С поднятым, как ясный меч, крестом…
Над паникадилом паутины
Вспыхнули малиновым огнём.
Со свечёй, струящимся кадилом
Старый диакон, ветхий друг вождя,[3]
Шествует, покорен Вышним силам,
Благолепье строгое блюдя.
Памятуя о последнем часе,
Дух готов уйти земных помех…
«Воскресение Твое, Христе Спасе,
Ангели поют на небесех…»
Сердце бедное неизъяснимо сжалось…
Трепетно кадило переняв,
Он склонился тихо… и сломалась
Верная свеча, кропя рукав…
Крестный ход прервался, в мирном гласе
Замер клир в тревожном слухе всех…
«Воскресение Твое, Христе Спасе,
Ангели поют на небесех…»
17-IV-1913 г.
ЛУНКА КОСТРА
Костёр, потухший в серой лунке,
В песке на матовой косе, —
И бляха от пастушьей сумки,
И след в полыни по росе.
А там, на наволоке потном,
Забег разгонистый челна
И на песке сыром и плотном,
Лениво-мутная волна.
Уходит солнце глубже в горы
И дальше, плоские лучи
Желтят песка холмы и норы,
Озёра, лужи и ручьи.
Полынью пахнет и песками,
И стылым ворохом костра,
И даже теми рыбаками,
Которых грел он до утра.
Так наша жизнь — коса речная,
И след челна, и след ступней…
Лишь слух и зренье б, доживая,
Не притупить в мельканье дней!
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: