Он улыбнулся:

— Я имел в виду, что истинная любовь, то есть любовь в высшем значении этого слова, не может выглядеть столь приземленно. Какие-то балы, интрижки, ревность… Никакой духовности и высших устремлений. Ведь насколько я понимаю, тебя интересует именно такой подход к вопросу о нашей «принадлежности» друг другу?

— Ну… — замялась я. — В общем да. Мне хочется разобраться, действительно ли мы представляем собой две части единого целого, или наша история только похожа на легенду о половинках, бродящих по свету в поисках друг друга.

Он задумчиво посмотрел на одинокую сосну, росшую неподалеку:

— Знаешь, мне стало казаться, что ты еще не совсем готова к этим воспоминаниям о далеком прошлом. Я даже немного боюсь за тебя.

— Почему?

— Видишь ли, ты ждешь от своих изысканий только историй о нашей любви и преданности, но пойми, что это не высшая цель бытия. Душа, снова и снова перерождаясь, вовсе не накапливает в себе эти мелочные чувства мирской привязанности, базирующиеся на материальном достатке и плотской верности. Она хранит в себе потенциал духовности, который, — здесь ты частично права — действительно преумножается от многочисленных эмоций искренней самоотдачи, жертвенности и конечно любви, но только не в крайних ее проявлениях.

— Каких это еще крайних проявлениях? — удивилась я.

— Таких как, например, ревность и страсть. Что же тут непонятного.

Я покачала головой:

— Нет, ты просто не видел того, что посчастливилось подсмотреть мне, иначе бы ты так не говорил. Я совершенно уверена, что, сколько бы жизней я ни вспомнила, в них во всех мы были с тобой вместе, и связывали нас узы отнюдь не простой «земной» увлеченности друг другом. Здесь были и твои «высшие устремления», и самоотдача, и, конечно, ревность, но даже она была там чем-то большим, чем простая собственническая эмоция, хотя я еще не могу точно сказать, чем именно.

Он молчал, и я решила продолжить свою мысль:

— И кроме всего прочего, нельзя забывать о том, что мы всегда были женаты. А браки, как известно, свершаются на небесах. Так что, говорить о совсем уж приземленных отношениях здесь не стоит.

— Вряд ли, — он отбросил от себя сухую травинку и сорвал какой-то увядший цветок, — я не думаю, что мы были столь постоянны в своих привязанностях. Наверняка, у тебя где-то и когда-то был другой муж, а у меня какая-нибудь жена.

— Нет, я не могу даже думать об этом. Я все-таки слишком ревнива.

— Неужели больше чем я? — рассмеялся он.

— Ну нет! С тобой вряд ли кто-то сможет сравниться…

— Вот тебе и эмоции «высшей духовности», — снова засмеялся он. — Говорим, говорим о проблемах бытия, а сами даже не можем перестать ревновать друг друга. О чем после этого вообще может идти речь?

Я улыбнулась:

— Ты такой умный, а не понимаешь самых простых вещей: чем приземленнее любовь и чем острее все ее крайние проявления, тем ближе она к Богу, потому только, что она искренняя, а не меркантильная в духовном плане…

— Я понимаю, что ты лезешь в философские дебри, мало что зная пока о законах мирозданья. Так что предлагаю тебе отложить этот разговор на несколько дней — хотя бы до той поры, пока ты вспомнишь чуть больше подробностей своего прошлого.

— Можно подумать, что эти воспоминания смогут изменить мое мнение…

Мой голос утонул в грохоте товарного состава, перевозившего вагоны, груженные углем. Они медленно проезжали мимо нас, монотонно стуча, и было хорошо видно, как от их тяжести вминаются в каменную насыпь пропитанные запахом неизвестных смол деревянные шпалы. Постепенно шум стих, и наступила почти абсолютная тишина.

— Ты слышишь? — сказала я. — Кузнечики пытаются перекричать стрекотание высоковольтных проводов.

— А где эти провода?

— Да вон же они, над нами, — я показала рукой на уходящие вдаль деревянные опоры с пыльными гирляндами изоляторов. — Так красиво…

Он достал из кармана сигареты и закурил:

— Скажи, а в последние дни ты не пыталась ничего вспомнить? Почему-то мне кажется, что ты хочешь о чем-то рассказать.

Я засмеялась:

— Ты, как всегда прав. И как только это у тебя получается — все про меня знать наперед? Чудеса!

— Да нет никаких чудес, — отмахнулся он, — просто я люблю тебя и от этого вижу насквозь.

— Это точно! Жалко только, что моя любовь не предоставляет мне таких неограниченных возможностей.

— Не переживай, это приходит со временем. Но, может быть, ты все же расскажешь мне, где ты путешествовала на этот раз? Или будешь томить меня в неизвестности?

— Нет, томить не буду. Но настройся на то, что рассказ будет не только про любовь, но и про смерть, потому что на этот раз я увидела сказку с не очень-то счастливым концом.

— И в этой грустной истории мы снова были вместе? — спросил он, как будто хотел моим ответом подтвердить собственные мысли.

— Конечно, ведь я об этом тебе и говорю, — сколько бы я не «смотрела», мы всегда будем рядом друг с другом…

Он недовольно покачал головой:

— Никогда не говори того, в чем не можешь быть уверена. Лучше рассказывай все по порядку.

— Хорошо, — сказала я и села поудобней, — начну сразу с того момента, когда я попала на ту сторону и начала вспоминать.

Итак, я вижу, как мы с тобой взявшись за руки идем по направлению к особняку, который даже следовало бы назвать дворцом, поскольку он очень большой и красивый. Мы с тобой снова, как в «венецианской жизни», богаты и счастливы. Мы недавно поженились, и жизнь нам кажется сродни прекрасной музыке, которую мы слышим одинаково. Разница между нами состоит только в том, что, в отличие от меня, ты, кроме нашей семейной жизни, еще очень увлечен какими-то придворными политическими интригами, в которых ты чувствуешь себя как рыба в воде.

Не могу сказать точно, на каком языке мы разговариваем и в какой стране это происходит, но, судя по нашим нарядам, можно предположить, что это какое-то развитое европейское государство, в котором, скорее всего, преобладает католическая религия.

По мере того, как мы приближаемся по дорожке к дому, я начинаю понимать, о чем мы там говорим. Это понимание настигает меня в середине твоей реплики, от которой я слышу только последнюю фразу:

— …теперь он наш, и мы здесь будем жить.

В ответ я весело говорю тебе:

— А сейчас там кто-нибудь есть, или его прежние хозяева уже успели уехать?

— Надеюсь, что успели, иначе получилось бы не очень удобно — они еще собирают вещи, а мы будем им мешать, — отвечаешь ты. — Кстати, приготовься к тому, что там совсем нет мебели… Но, правда, я уже распорядился, и эту неприятность скоро исправят.

Я просто готова взлететь от переполняющего меня радостного любопытства:

— Значит, сейчас мы только посмотрим, как расположены комнаты, а в следующий раз уже сможем здесь остаться?

Ты с явным удовольствием смотришь на мой непосредственный восторг:

— Да, походи, полюбуйся видом из окон, поразглядывай обивку стен, роспись потолков… Короче говоря, делай, что тебе заблагорассудится и понемногу привыкай — теперь этот дворец принадлежит нам.

— Мне просто не верится, что эти люди могли добровольно отказаться от такой роскоши и, продав все свое имущество, уехать за океан, — удивленно восклицаю я.

Мы поднимаемся по огромной лестнице и заходим внутрь. Какой-то человек встречает нас на пороге и несколько раз подобострастно кланяется, предлагая показать нам дом. Ты одним движением руки приказываешь ему удалиться, и мы начинаем свой осмотр, не спеша переходя из одной комнаты в другую.

Я восхищенно рассматриваю огромные залы с сияющим полом, небольшие кабинеты, в которых позабытые на окнах массивные занавеси создают таинственный сумеречный свет, коридоры, на стенах которых наверняка висели суровые портреты предков. А ты идешь позади меня, и я очень ясно ощущаю, как ты там счастлив. Ты радуешься какой-то полной гаммой чувств. В ней присутствуют и любовь ко мне, и тщеславие оттого, что в результате каких-то своих успешных действий ты получил в собственность не только этот дворец но, кажется, даже какой-то титул. Ты ощущаешь и удовлетворение тем, что мне так нравится все происходящее в моей жизни, хотя я не знаю и сотой доли твоих поступков, в результате которых ты сумел так преуспеть.