Он встал и отошел к окну:

– Я просто знаю, что ты вернешься. В моей реальности мы будем вместе. Это для меня очевидно.

– Ты так самоуверен. Но одному из вас все-таки придется меня потерять. И изменить этот закон невозможно. Я-то к тебе приду, но ты…

Он перебил меня:

– Ты помнишь, во сколько попадешь сегодня в 2010 год?

– Так ты поэтому сказал, чтобы я выставила таймер всего на два часа?! – я схватилась за голову, придя в ужас от того, как легко он со мной расстается. – Значит, ты придумал это еще вчера и теперь хочешь, чтобы я прямо сейчас ушла… Хорошо. Я пойду и заберу твой конверт. А потом вернусь. – Я посмотрела на циферблат и встала. – Уже почти пора.

Сталин как-то мрачно посмотрел на меня:

– Ты отправишься туда ровно на три минуты. И сразу вернешься сюда. В этот же момент. Расценивай это как приказ. И даже не думай о том, чтобы его нарушить. Поняла меня?!

– Поняла, – сказала я и испарилась.

В 2010 году я села на диван и задумалась. Почему он так спокойно отослал меня в будущее? Неужели он совсем не дорожит нашими отношениями? Или все-таки ему на самом деле все это поднадоело? Если бы он любил меня, то хотя бы иногда говорил мне хоть что-то, тем более сейчас… Но он этого не делает! Нет! Так не может продолжаться! Я должна знать, нужна ему или нет! Иначе я не смогу, не смогу с ним общаться…

От этих дум меня оторвал Натаныч:

– Вот ты таки прилетела – и что? Я не понимаю, почему ты ушла не на десять часов, как обычно, а на два? Что у вас там в 1937 году, комендантский час ввели для путешественников во времени?

– Слушай… А вот ты скажи мне… – взглянула я на своего лохматого друга. – Ты своим женщинам в любви объяснялся?

– Ха! – Он взмахнул руками. – Разумеется! Я им оды любовные слагал! Болтал без умолку под окнами… А в чем проблема-то?

– Да так… Ни в чем…

Натаныч заинтересованно посмотрел на меня:

– Ты, значит, страдаешь, что он тебе стихи не посвящает, не называет твоим именем звезды, не ставит тебе памятники в городах СССР? Да?

– Не утрируй. Я просто хочу понять, как он ко мне относится. Он же молчит все время. Может, я ему осточертела? А? Ну что, этого разве быть не может?

– Дура! – в сердцах сказал Натаныч, в котором явно заговорила мужская солидарность. – Ты по поступкам суди, а не по словам! Он ради тебя Алмазный фонд разворовал!

– Заткнись! Не воровал он ничего!

– Не важно! – Его было уже не остановить. – Он на тебе женился в Георгиевском зале! Он тебя как первую леди на все приемы берет! Вот… Вот… Именно из-за этого я с женой развелся! Я пахал, как идиот. В 1976 году, понимаешь, в 1976 году купил ей шубу, стенку, хрусталь… Я все время изобретал какие-то немыслимые аппараты и патентовал их, чтобы заработать денег. И после этого… Ты знаешь, что было?

– Нет. Ты никогда не говорил мне.

– Я уехал в Новосибирск и, как в дешевой мелодраме, вернулся на день раньше! И что ты думаешь? Она сидела в нашей квартире и пила с ним шампанское из этого самого хрусталя!

– Так, может, у них ничего не было?

– Если бы! – Он оседлал стул и задрыгал шлепанцем. – Она сказала, что этот кретин умеет красиво ухаживать. Он водил ее в театр и читал наизусть Пастернака. Поэтому она от меня ушла и поселилась с ним в коммуналке. Потом он спился, а она осталась одна, наедине со стенкой, шубой и хрусталем.

– А ты ее любил?

– Тьфу ты! – Натаныч бросил на пол какие-то бумажки. – Ты безнадежна. Бедный Отец народов! Я ему искренне сочувствую. Женился на тупице! И угораздило же его на старости-то лет!

У меня лопнуло терпение, и я села на пол:

– Все, дорогой друг! Отправляй меня в 1952 год туда же, куда я в прошлый раз летала. Буду его задание выполнять.

Перепрограммировав реальность, знаток женской психологии хитро посмотрел на меня:

– А ты на сколько туда собралась, красавица?

– На два часа.

– Неужели? А я вот голову даю на отсечение, что он тебе это запретил. Да? Ну скажи!

– Запретил, запретил! – ответила я, нервно дергая штекеры. – Но я пойду на два часа.

Натаныч потряс от возмущения головой и ткнул кнопку.

Оказавшись в 1952 году, я обвела глазами комнату. Из нее вынесли всю мебель, кроме дивана, на котором сидел Сталин и курил трубку. Увидев меня, он улыбнулся:

– Вот я и дождался. Ты пришла. Молодая и прекрасная…

Я вскочила и бросилась к нему.

– Почему, скажи, почему ты меня сюда отправил? О чем ты там думал в 1937 году, когда это делал? – я обняла его и всхлипнула. – Тебе надоела наша связь, да? Ты просто не хотел признаваться?

Он развернул меня и посмотрел мне в глаза:

– Да как тебе такое в голову пришло? Я помню этот момент. Я постоянно возвращался к нему в течение этих пятнадцати лет! Мы подписали такие документы… Мы сделали все, чтобы война, если она все-таки случится, шла на чужой территории. Я потратил столько сил на то, чтобы заставить работать каждый шарнир в государственной машине. Я разработал схему, которая должна была принести плоды уже через несколько лет. И так и случилось! Тогда, в 1937 году, я нечеловечески устал от того, что решил научить общество тридцатых годов жить по законам будущего. Сейчас я удивляюсь, как мне это удалось, однако факт остается фактом! Но мне и этого показалось мало! Я стал понимать, что мне нужен ответ на один вопрос. Всего на один вопрос. И я решил, что ты должна сходить сюда.

– Но ты же знал, что можешь потерять меня!

– Я в это не верил. На тот момент я контролировал не только Советский Союз. Европа, Америка. Япония – они все делали то, что было нужно мне. И я даже представить себе не мог, что ты… ты исчезнешь из моей жизни!

– Так ты любил меня? – спросила я сквозь слезы.

– Любил ли я тебя? Ты приходишь из 1937 года, где я был готов ради тебя на все, и задаешь мне этот вопрос? Ты что, ничего не видела?

– Но ты никогда, никогда не говорил мне об этом! Почему, скажи мне!

Он пожал плечами:

– Такой уж я человек. Я считал, что не мужское это дело – о любви говорить. Главное – то, как мы с тобой общались. А в этом отношении все было идеально.

– Да?

– Ну… Я помню, что поругались мы однажды из-за разговора про этого Хрущева. Тогда я разозлился, потому что… Ну… Ты просто не знаешь этой истории. И, скорее всего, никто не знает. Ты могла спросить про кого угодно… и я бы слова плохого тебе не сказал… Но речь шла именно о нем.

– И долго ты на меня потом злился?

Он удивленно посмотрел на меня:

– Нет. Я же любил тебя бешено. Я голову терял от любви. Ты помнишь, как мы в Сочи отдыхали? Разве ты ничего не видела? Да я тогда в 1937 году страну новым курсом повел ради тебя!

Я расплакалась:

– Ты знаешь, я, наверное, настолько там влюблена, что ничего не соображаю…

Он повернул мою руку и посмотрел на стрелки часов:

– На сколько ты пришла?

– На два часа, – закусила я губы. – Это ужасно?

Он прижал меня к себе:

– Ты сделала мне щедрый подарок. Наградила после пятнадцати лет воспоминаний. Знаешь, когда я там, в 1937 году, узнал, что ты не вернешься… Думаю, что-то подобное я, наверное, испытал в твоей реальности, когда на нас немцы напали. Мне показалось, что у меня земля из-под ног ушла. Почти неделю я был дезориентирован.

– А если бы я вернулась? Ты бы и не понял, может быть, как я тебе нужна?

– Понял бы я все. Только ты не вернулась. Потом я снова работал, затем эта война…

– Так она была?! – воскликнула я.

– Мы открыли второй фронт. И когда Европа уже превратилась в огненное месиво, прошли по восточной части, заняли Берлин и восьмого мая в одиннадцать часов ночи приняли капитуляцию. А в Москве…

– А в Москве уже было девятое мая… – закончила я за него знакомую фразу. – Скажи, ты доволен тем, как все сложилось?

Он мрачно усмехнулся:

– Нет. Слишком много потерь. Полтора миллиона советских граждан.