Бойс очень нравится мещанам: им вообще нравятся загадочные слова «демократия», «инсталляция», «деривативы», «дискурс» — мещанам кажется, что там, за этими высоколобыми терминами, сокрыто умное — а значит, и хорошее. Втюхивать мещанам демократию и инсталляции — работа легкая: надо рассказать, что авторитеты продукт ценят (в музее висит, богач купил, Черчилль похвалил, в лучших странах это носят) — и мещанин придет в неистовство…

Никогда мещанин не додумается до такой простой вещи, что никто бы не стал ему объяснять (и никто не объясняет) величие Сикстинской Капеллы — как никто не объясняет ему преимуществ любви к ближнему. Эти вещи самоочевидны — оттого как бы и не считаются за норму.

А вот то, что инсталляция есть искусство, а круговая порука обманщиков есть правовое государство — вот это мещанину втолковывает тысяча авторитетных специалистов.

Бойс занимался тем, что интриговал мещан, пугал их тем, что существует некая над-человеческая энергия (элементы, стихии) бытия. Это, вообще-то, абсолютно фашистская мысль — мысль неглубокая и пугательная. Вот вы, люди, вы просто живете — а есть стихийные силы, гуляющие по миру. И в подтверждение этих значительных слов Бойс показывал мещанам предметы, наделенные магической силой: мертвого зайца, сало, воск, мед.

Вот и все. И больше ничего.

Это очень бедная мысль.

Но мещанину она представляется грандиозной: стихии! образа нет! уууу! как страшно!

И то, что Бойс присовокуплял к этому набору слов громоподобные заклинания «демократия» и «свобода» — делало эффект сокрушительным.

Надо сказать, что обманщиков в мире много — не одни только банкиры. Спустя сто лет все более или менее разобрались в том, что Распутин был шарлатан. Надо надеется, что с течением времени все подобное политическое шаманство будет разоблачено. А вот сколько времени должно пройти, чтобы фашистский летчик, рассказывающий публике, что образ умер и настало время стихий — сколько времени надо, чтобы люди поняли, что на сцене перед ними обыкновенный Распутин — вот это науке неизвестно.

Людей вообще манит всякая гадость. Мальчики хотят попасть в дурную компанию и ругаться матом как большие; девочки едут к плейбоям на дачу, не заботясь о последствиях; а доверчивые мещане слушают рассказы о стихиях Бойса и о том, что образ умер — а потом идут и требуют честных выборов.

И если мещане будут себя хорошо вести, к ним в бассейн нальют воду.

«Интересно, каково это: раскачивать лодку в бассейне с водой — до сих пор мы раскачивали всухую».

В 79-й вечерней школе Тимирязевского района тридцать лет назад произошел такой случай.

Преподаватель обществоведения посмотрел на класс, удручился интеллектуальному убожеству, и выбрав великовозрастного с неумными глазами (им оказался лесоруб Пыхтин), сказал: «Ну что смотришь, дурак? Все равно не знаешь, что такое диалектика».

Класс вечерней школы состоял из тридцатилетних людей, тяжело и монотонно работающих днем. Что такое диалектика, они знали на своей шкуре: им обещали одно — давали другое, а в итоге выходило все равно одно и то же.

Практический урок диалектики получил и учитель обществоведения.

Лесоруб ударил его кулаком в лоб. Учитель упал вместе со стулом, вскочил, бросился вызывать милицию. Учитель забаррикадировался в учительской и вызванивал пятидесятое отделение, а Пыхтин вышибал дверь в учительскую плечом. Лесоруба скрутили до того, как он добрался до учителя, однако и учителю не повезло — пока двигал шкафы и сейфы, у него выскочила грыжа, его увезли на скорой. В школу не вернулись оба. Лесорубу дали год колонии, учитель вышел на пенсию, Гегель торжествовал.

Недавно прочел в полемической заметке про «критерий Поппера», знание коего необходимо, — и живо вспомнил преподавателя 79ой вечерней и горькую его судьбу.

Пресловутый «критерий Поппера», а именно: «утверждение, которое не может быть опровергнуто, не является научным» есть обыкновенный софизм.

Один критянин говорит, что все критяне врут: прав ли он. Так и здесь.

Как и всякий парадокс софизма, критерий Поппера — бесконечная система зеркал. Опровергнуть высказывание, приведя пример неопровержимой научной истины (человек смертен, скорость поезда выше скорости велосипеда), значит доказать научность высказывания Поппера, что бессмысленно делать, поскольку апофатический аргумент не научен в принципе.

Поппер является автором идеологического трактата «Открытое общество и его враги», в котором — ради того чтобы обозначить преимущества открытого общества — уравнял и сплющил различные социальные и философские концепции. Стараниями Поппера возникла черно-белая картина истории, которая имеет все свойства апофатической истины: если сказать, что благо и свобода не раскрываются через противостояние тоталитаризма — открытому обществу, то неизбежно будешь обвинен в тоталитаризме, подтверждая теорию черно-белого. Так было внедрено примитивное, но действенное идеологическое оружие — каменный топор либеральной философии.

Можно ли это каменно-топорное положение оспорить? Конечно можно: доказать, что фашизм не равен коммунизму; что термин «красно-коричневые» не имеет смысла; что «открытое общество» открыто для немногих — все это можно.

Но, опровергая эту идеологию, — если следовать критерию Поппера, — вы одновременно докажете ее научность. Допустим, вы скажете: отрицание концепции равенства ради концепции «открытого общества» принесло обнищание населения и новую номенклатуру — и этим вы только показали, что концепция «открытого общества» научна — ведь она опровержима.

Главное состоит в другом.

Главное в том, что научный спор здесь не нужен. Происходящее в стране и в мире — относится к области науки во вторую очередь. Речь не идет о том, чтобы нечто опровергать — тут и спорить-то не о чем. Человек смертен, дебатировать этот факт не приходится, когда ранних смертей много — это плохо.

События нашей истории следует оценивать по критериям морали. То есть, пользоваться таким критерием, опровергать который нельзя — если ты человек.

Произошло обнищание и одичание населения страны, феодальный передел огромной страны, вырождение культуры, демографический кризис. Хотелось бы сказать: а Поппер здесь не при чем. Но Поппер принял участие.

И Поппер, и учитель обществоведения, и лесоруб Пыхтин, и приверженец критерия Поппера — все принимают участие в одной большой мистерии, в которой диалектические и апофатические истины ежесекундно проверяются практикой.

А потом они предстанут перед апостолом Петром, который, слава Богу, Поппера и прочей бульварной продукции — не читал.

Сегодня утром 1-го октября 2012 года умер великий историк Эрик Хобсбаум.

Эпитет «великий» в отношении Хобсбаума произносился так же легко, как «лопоухий» (у него были большие уши) или «очкарик»

Он был велик без натуги, велик естественно, как гора. Все знали, что он гений — привыкли. Так люди привыкают к тому, что на углу продают молоко. Все привыкли к тому, что есть такой чудной человек, тщедушный лопоухий очкарик — со стальной волей и упорным достоинством историка. Есть такой вот человек, живет в Хемпстеде — и он все знает, он все может объяснить.

Он действительно старался объяснить. Не жалея сил, объяснял: повторяя по нескольку раз, растолковывая.

Иногда люди вдруг видели его, как будто впервые, и ахали: ну, невозможно столько всего подумать и сопоставить! — и люди поражались сделанному им. Вроде мы знаем, что такой странный человек живет среди нас — а все-таки это удивительно. Так мы, привыкнув к горам, неожиданно видим эти горы словно впервые — ну, и махина!

Эрик Хобсбаум написал несколько десятков книг — собственно говоря, он написал историю европейского Нового времени, с XVII века. Считается, что его специальностью был XIX век, но он не был узким профессионалом — хотел понять, как вообще устроена история: чтобы разобраться в XIX веке, ему пришлось описать XVII и XVIII. А потом и «короткий XX».