— Я не смогу без тебя долго, Боб. Я приеду к вам по обмену или туристкой, разыщу тебя. Обязательно. А если ты приедешь, умоляю, дай знать. Я к тебе в любой город прилечу, хоть в Штатах, хоть в Европу. Обещай!

Я, конечно, обещаю. Клянусь, ручаюсь, зарекаюсь и т. д. А что мне стоит дом построить! Я действительно мужик что надо, король! Вот поеду в Америку, да хоть в Англию, хоть куда, звякну, и пожалуйте — Мерилин Монро вскакивает в первый же самолет и летит ко мне на крыльях любви. А уж если она приедет к нам, я ей в Москве такое покажу! Это Москва, а не занюханное ее Сан-Диего… Ну, ладно, Сан-Диего тоже ничего…

— Ох, и вы здесь, — слышу за спиной.

Оборачиваюсь, мой друг Сэм тоже, видите ли, гуляет. Уж не в той же ли роще? Оказывается, я недалек от истины.

— У меня тут одна знакомая болгарочка появилась, — подмигивает, — и мы с ней совершили небольшую прогулку.

— А где ж она? — спрашиваю.

— Она? — Сэм туманно машет рукой, — мы слегка, того, поцапались, и она убежала, не позволила проводить. Зато, вот, вас встретил.

Добираемся все вместе до дому, и я иду спать, чтобы всю ночь видеть радужные сны, наполненные Джен Монро…

В Москву я увожу незабываемые воспоминания, газовый пистолет, адреса моих новых друзей и твердую договоренность увидеться при первой возможности.

А тем временем жизнь катит свои бурные волны под мостами вечности (красиво? Сам придумал). Экзамены сменяются уже порядком надоевшей мне учебой. Ссылаясь на предвыпускной год, я практически бросаю спорт (зачем он мне? Он сослужил свою службу в моей карьере, низкий ему поклон.)

Ленка начинает меня немного раздражать, по-моему, она настолько усвоила свою манекенную профессию, что и в жизни стала манекеном. Ходит как по «языку», принимает позы, делает губки бантиком. А уж когда ее пригласили сняться в кино в каком-то эпизоде, да еще со словами, она решила, что скоро станет кинозвездой и даже размечталась, что мы с ней поедем на кинофестиваль. Ох и дура!

Чего нельзя сказать про Натали. Увы. Как-то она предлагает зайти в кафе-мороженое. В чем дело? Она перестала потреблять спиртные напитки?

— Да, — отвечает, — перестала. И тебе советую. Понимаю, кто с детства привык. Но ты-то не пил никогда. Чего ж теперь стал?

Я ей терпеливо разъясняю, что водку даже видеть не могу. И пиво, уж не говоря о портвейне. Между прочим, и виски, и джин, вообще алкоголь. А коктейли, шампанское, какое же это спиртное? Нарзан, водичка (правда, этой водички я иногда потребляю больше, чем рекомендуется, тут она права).

— И потом, — говорю, — ну, представь — банкет, я переводчик, шеф держит бокал, собеседник тоже, а я, что, стакан молока? Так его на банкетах не бывает. Или приглашу кое-кого поболтать за столиком. Скажем, о бизнесе. Наливаю ему и предлагаю выпить за мое здоровье? А сам дую боржом? Все требует жертв, Наташка, все на свете.

Она молчит, вздыхает и говорит:

— Ты прав, семейная жизнь тоже.

— Это ты к чему? — настораживаюсь.

— Это я к тому, Боб (Боб — это я), что жду ребенка.

— Ребенка! — я ошеломлен.

— Ребенка. Чему ты удивляешься? Я, между прочим, молодая женщина, состоящая в законном браке. Надо ведь когда-то.

— А?..

— От мужа, не от тебя, не беспокойся, — улыбается иронически (нет, с горечью улыбается). — Вот так, друг сердечный. Недолго нам осталось гулять.

— Ну, долго не долго, — пожимаю плечами, — родишь, а потом опять все пойдет по-старому.

— Не знаю, не уверена, — почти шепчет, — родить да вы́ходить — дело долгое, ребенок жизнь осложнит, хоть и украсит. Вряд ли ты дождешься… — и, помолчав, добавляет: — Жаль, конечно, привязалась я к тебе, неважно, что пустоцвет.

— Почему я пустоцвет? — я глубоко уязвлен (потому что это Натали говорит, от других бы услышал — плевал). — Почему? Что, я ничего не достиг?

— Достиг, достиг, — усмехается и встает. — Только вот чего? Хочу тебе добра, Боб, но боюсь за тебя. Пойдешь ты далеко, если тюрьма не остановит. Знаешь? Есть такая поговорка (она была мудрая, моя Натали). Да ладно. Я тебе, во всяком случае, только добра желаю. Пошли. Поздно. Я позвоню тебе в субботу. Когда время настанет, звонить перестану. Не хочу тебе такой показываться. Понимаешь?

Я провожаю ее домой и возвращаюсь пешком. Мне по-настоящему грустно. Как-то пусто станет без нее…

А пока надо заняться экзаменами, диплом неплохо бы, конечно, с отличием.

Замечательное это было время, время училища. Ловлю себя на мысли: что б ни делал, где б ни учился, оказывается, это самое замечательное время — и в школе, и в Шереметьеве, и в училище, и позже на заставах… И выходит, что вся жизнь моя была замечательной. Так бывает или мне это кажется? Кажется потому, что неизвестно, не придется ли мне с этой замечательной жизнью в ближайшее время расстаться.

На пороге потерь все теряемое нам кажется особенно ценным. И жизнь здесь не исключение.

Когда вспоминаешь, вспоминается всегда хорошее. Сито времени не пропускает плохое. Потому, наверное, прошлое всегда кажется розовым, а будущее, будущее, у него цвета разные. Или это только мне все так представляется? Не знаю. Да и какое это имеет значение. Сейчас я на этой больничной койке вспоминаю училищную свою жизнь, а она была замечательной…

Московское высшее пограничное командное ордена Октябрьской Революции Краснознаменное училище КГБ СССР имени Моссовета находится на тихой окраинной улице столицы. Впрочем, теперь эту улицу окраинной не назовешь. В двух шагах метро, разбежались новостройки, полно машин.

Здесь, в этом военном городке, где меж невысоких светлых казарм, учебных корпусов, служебных зданий петляют асфальтовые дороги и пешие дорожки, и летом зеленеют деревья, я прожил четыре года.

Увлекательная жизнь! Даже сборы, даже полевые занятия в учебном центре, даже ночные бденья. Да мало ли в солдатской, а особенно курсантской жизни трудностей. Ползешь в противогазе, перемахиваешь через стену на полосе препятствий, весь в поту, задыхаешься, проклинаешь все на свете, а вспоминаешь с улыбкой, хотите честно, даже с ностальгией. Так уж человек устроен, во всяком случае, пограничник. Пограничник, конечно, тоже человек, но согласитесь, особый, так сказать сверхчеловек. И спорить с этим бесполезно. А может, вся наша армия состоит из сверхчеловеков? Во всяком случае, оставляя в стороне всякие виды сверхоружия, не сомневаюсь — в ближнем бою, в штыковой атаке никаким американским суперменам против наших сверхчеловеков не выстоять и минуты.

Вот так!

Что касается Андреева Николая, абитуриента из гражданских, который в моем отделении, он под мои мысли подводит идейную базу.

— Видите ли, товарищ старший сержант, — рассуждает он, — наш солдат справится с американцем не потому, что тот хуже обучен, у них в лагерях будь здоров муштруют, а потому, что за его обученностью не стоит ничего, нет идеи, за что он воюет.

— Не согласен, — это другой гражданский абитуриент в моем учебном отделении, Свистунов Александр, — как нет идеи? А уничтожить нас всех, «красных», а стереть с лица земли «империю зла»? Это что, не идеи? Да они на одной ненависти к нам воевать могут. А уж ее-то там воспитывают, о-го-го. Не то, что у нас, — добавляет.

Я вклиниваюсь в этот высокопринципиальный спор и объясняю товарищу Свистунову, что американцы есть разные и нечего нам опускаться до их пещерного уровня.

— Так я ж не обо всех, — упрямо настаивает он, — я о тех, кто в военной форме. Это сейчас. А в случае войны, тогда обо всех, поскольку они все ее наденут.

— Все равно, — говорю, — мы гуманисты, а они нет…

Звучит не очень убедительно. Потому что с этим своим мнением я сам но очень-то согласен…

— Так или иначе, — заканчиваю нравоучительно, — вы, товарищ Свистунов, в строевой не очень-то преуспели.

— А без строевой какой ты сверхчеловек, ты вообще не человек, — поддакивает Андреев.