— Хрен с тобой, — решил Лешка. — Дам тебе рупь да еще материнскую шубу бархатную. — И он подмигнул девке: — Только и ты меня уважай, а то прошлый раз в птичнике дюже грубая была, отталкивала.
Катька махнула рукой:
— Скорее, сюда!
Все гурьбой ввалились в спальню. Катька повыше подняла лучину, осветив постель и две лежащие на ней фигуры — мать и дочь.
Перекинув топорик из руки в руку, вперед выступил Ванька. Деловито оглядел лежавших, словно собирался бревна тесать, засучил повыше рукава легкого кафтана, поставил на пол возле дверей топорик и приблизился в Аграфене Ивановне. Он сдернул с ее плеч одеяло и цепко ухватился за ее морщинистую загорелую шею. Все затаили дыхание.
Вдруг воеводша резко рванулась, стряхнула с себя эти волосатые клешни и, дико озираясь, вытаращив глаза, вскрикнула:
— Ты, ирод, что делаешь? Пошел вон…
Но договорить она не успела.
Иван вновь уцепился за ее шею, навалился всем телом. Под его железными пальцами что-то хрустнуло.
Воеводша начала судорожно трястись, изо рта пошла пена.
Вдруг вспомнив про топорик, Ванька схватил его и с силой стукнул Аграфену Ивановну обушком по лбу. Та затихла — навеки.
Тем временем начала просыпаться Надюшка. Она широко раскрыла глаза, села на постели, сквозь тонкую материю рубашки чернели соски ее маленьких крепких грудей.
— Что же, черти, вы смотрите? — заревел Калмык. Он бросился к девушке, повалил ее и локтем нажал на шею. Нежное личико Надюши на мгновение скривилось в болезненной гримаске, но тут же разгладилось и навсегда успокоилось. Лишь из маленькой раковины уха скатилась рубиновая капелька крови.
Все сразу пришло в движение. Злодеи стали лазить по углам, искать добро и ничем не гнушаться. Калмык схватил ночные туфли барыни, Катька вытащила из комода цветастые шелковые ленточки и сыромятной кожи кошелек хозяйки, в котором та держала немного медных денег.
— Скрыню хватай, скрыню! — суетился Мишка Григорьев, все время выглядывавший из дверного проема. Сейчас он вдруг осмелел и пытался командовать разграблением хозяйского добра.
Катька накинула на себя салоп барыни, а другой великодушно передала Авдотье:
— Бери, раз такое дело вышло! Да чего, дуреха, трясешься? Дело сделано…
Плотник вытащил две шубы и поволок их из дома.
Калмык на ходу жрал невесть где взятую им колбасу, просяще приговаривая:
— Братцы, винца бы малость! В грудях горит!
Облокотившись на спинку кровати, над мертвой Надюшкой рыдала Авдотья:
— Солнышко мое, почто закатилось!
Катька рассмеялась:
— Ну, дуреха! Нашла о ком плакать.
И все вновь гурьбой повалили из комнаты.
На лестнице стояла только что прибежавшая девка Полтевых Матрена Семенова. Она деловито наставляла:
— Мужики, ключи не забудьте! Да из погреба надоть поднять чего — для отпразднования. Вон сколько всего хапнули. Не всякий день такое счастье в руки дается!
В ее голосе звучала зависть. Немного подумав, она выдернула из-под головы Надюшки пуховую подушку и потащила ее на улицу.
Скрыню нес Калмык, выхвативший ее у плотника. Он подошел к карете. Возле раскрытой дверцы нетерпеливо стучал ногой о ступеньку Лешка:
— Ну что? Ну где вы, черти?
Калмык покровительственным тоном проговорил:
— Вот, барин, все в полном аккурате и сохранности! Позвольте вам под ножки в карету поставить.
Лешка вздохнул:
— Ну наконец! Хорошо-то как. Надоть уезжать. Сигайте быстрее, иди сюда, Калмык, садись, так и быть, рядом.
Все кое-как расселись, кучер тронул, Катька огласила высоким красивым голосом спящие окрестности:
И все остальные, кроме все время плакавшей Авдотьи, дружно и разухабисто подхватили:
Пусть поверит читатель, это исторический факт, отмеченный в архивных материалах: да, вся эта странная и беспутная компания неслась после всего того, что произошло в доме воеводы, с песнями и гиком к Мясницким воротам.
В угловом двухэтажном доме (его снесли лишь в 70-е годы нынешнего века) с накрытым столом ожидала подполковничья жена дородная красавица Авдотья Нестерова.
— С дороги — по чарке! — весело крикнула Авдотья.
Выпили. Затем Лешка поставил скрыню на стол, отпер, и его лицо вытянулось:
— Денег-то — кот наплакал!
Вместо сорока тысяч капиталу оказалось 563 рубля двадцать копеек.
— А где ларец с бруллиантами? — вдруг вспомнил Лешка.
Ларец таинственным образом исчез и никогда найден не был.
Потом начали пить, гулять и плясать. Особо отличились Лешка и Калмык — вприсядку.
Злодейство наделало много шума. Императрица приказала ежедневно докладывать ей о ходе следствия. По монаршей милости и состраданию к его беде, воевода Жуков был освобожден от суда и наказания, лишь отставлен от должности.
Генерал-поручик, действительный камергер и кавалер Александр Данилович Татищев следствие вел энергично. Уже к вечеру десятого сентября в доме Нестеровой арестовали девок. Четырнадцатого сентября поймали всех остальных (кроме Ивана Сизова. Этот, прежде чем на него надели кандалы, еще несколько месяцев бегал на свободе).
Все были подвешены на дыбу и пороты. Все охотно показывали и на себя, и на других. Лешка чистосердечно бил себя в грудь:
— Это не я, это моя стерва-теща! Все она, паскудная.
Настасья Полтева оказалась единственной, кто долго проявлял характер. С нее плетьми сдирали шкуру, подвешивали «на петли» (мучительная пытка с выкручиванием суставов). Она стояла на своем:
— Знать ничего не знаю!
На очной ставке дочка и зять укоряли ее:
— Побойся Бога, твоя затея!
— Подлецы вы оба! Будьте прокляты! Не я…
Опять до крови били, на дыбу вздергивали, подвешивали за руки и ребра — под потолок. Наконец сдалась, прохрипела:
— Ну я подбила! Чтоб все вы сдохли…
Мишка Григорьев без всякой надобности оговорил своего дядю Захара Иванова:
— Знал, что готовим убийство, но не донес…
Семидесятилетнего старика трижды били, пока он не испустил дух, так и не признавшись в преступлении, которого не совершал. Случилось это восемнадцатого ноября, а тремя днями раньше умерли от пыток в один день Калмык и Мишка Григорьев. Настасья Полтева дотянула до третьего марта нового, 1755 года. По обычаю того времени, казненных хоронили в четверг на Троицыной неделе — всех сразу, с общей панихидой.
До того времени покойников свезли в церковь Святого Ивана Воина, что на Божедомке. Там их сложили в холодный погреб.
Тех, кто выдержал, ожидала страшная участь.
Следствие составило «экстракт» (заключение), а генерал Татищев с судом приговорили (включая умерших): «Алексея Жукова, жену его Варвару, тещу Настасью Полтеву, Калмыка Александра и Михаила Григорьева пятерить: отсечь руки, ноги и головы. Девкам Авдотье Ионовой, Катерине Даниловой и Матрене Семеновой отсечь головы…»
Пойманного позже Ивана Сизова тоже приговорили к «пятерению».
Все смертные приговоры отправлялись на утверждение Елизавете. Еще при вступлении на престол она неукоснительно обещала прекратить в России смертные казни. Свое намерение она твердо проводила в жизнь. Тем самым Россия на много лет опередила все западноевропейские законодательства (увы, что смертная казнь — варварство, приходится доказывать и в наш вроде бы просвещенный век).
Ждать своей участи приговоренным пришлось невыносимо долгих двенадцать лет. Все эти годы они провели в одиночных камерах. Для «отягощения положения» на грудь на цепях были навешены увесистые чурбаны.