Пятое траурное извещение было послано в Главный морской штаб Советского Союза, откуда его переотправили с выражением соболезнования в Москву на Малую Бронную улицу, семье капитан-лейтенанта Константина Егорычева. Спустя некоторое время оно вернулось в Главный штаб за ненахождением адресатов: отец Константина Егорычева, старший сержант Василий Кузьмич Егорычев, пал смертью храбрых при освобождении Севастополя, а младший брат, Сергей Васильевич, уже два месяца как воевал где-то на Первом Украинском фронте.

Будем справедливы: никаких оснований для того, чтобы сомневаться в гибели перечисленных выше двух американцев, двух англичан и советского военного моряка у офицера, составлявшего доклад в адмиралтейство, не могло быть. И. все же по счастливой случайности никто из них не погиб. Их спасло то, что в роковой для «Айрон буля» час они по разным причинам оказались на полуюте.

Мистер Цератод обязан был своим спасением в первую очередь морской болезни. В тот памятный вечер разгуливался шторм, и Эрнест Цератод, сорокатрехлетний рыжеватый невысокий толстяк, весь день терзавшийся мучительнейшими приступами мореной болезни, выполз наверх отдышаться на свежем воздухе. Он тяжело облокотился на отсыревшие, скользкие перила и с тоской взирал на не обещавшие ничего хорошего сизые тучи, кое-где по краям подцвеченные багровыми лучами заходящего солнца. Мистер Цератод снял фуражку, доверчиво подставил лысеющую голову ветру, но и это не принесло облегчения. От теплого, сырого ветра было ощущение, как от согревающего компресса.

В отдалении бесшумно шныряли почерневшие силуэтики эскортных кораблей, похожих на стайку шустрых и беззаботных нырков. Впереди и позади «Айрон буля», чуть заметно дымя, тяжело покачивались неповоротливые, пыхтящие туши транспортов. Они старательно соблюдали установленную инструкцией дистанцию, и казалось, что все они, и «Айрон буль» в том числе, стоят на месте, уныло и безнадежно переваливаясь в бортовой и килевой качке. В снастях с возраставшей силой гудел ветер. Все, все предвещало шторм и новые мучения исстрадавшемуся мистеру Цератоду. Поэтому его небритое (впервые за многие годы!) и позеленевшее лицо в золотых, очень толстых очках не выразило и тени улыбки, когда его окликнул мистер Фламмери — его сосед по кают-компании.

— Алло, мистер Цератод! — сострадательно приветствовал он бедного майора.

— Алло, мистер Фламмери! — промычал ему в ответ Цератод.

— Ну и погодка, сэр!

Цератод только безнадежно махнул рукой, и его тут же стало корежить в новом приступе.

— Постарайтесь не выпасть за борт, — посоветовал ему мистер Фламмери. — Вы слишком перегибаетесь через перила. И взовите к господу. Он нам защита и утешение во всех горестях и страданиях., Ужасная болезнь, Джонни!

Последняя фраза мистера Фламмери была обращена к его молодому спутнику Джону Бойнтону Мообсу.

На почтительном лице репортера не отразилось ни признака сочувствия Цератоду. Он весело крикнул:

— Алло, Цератод, ваши очки могут шлепнуться в воду! Цератод, не оборачиваясь, похлопал себя по боковому карману, давая понять, что у него там имеется запасная пара.

На этом Мообс почел свой долг милосердия выполненным и стал издевательски насвистывать «Царствуй, Британия, над морями!» Он не любил англичан и не находил нужным скрывать это.

Тут же неподалеку дышал свежим воздухом подвахтенный кочегар Сэмюэль Смит. Высунувшись по грудь и опершись о высокий комингс люка, ведущего в кубрик котельной команды, он стоял на невидимом с палубы трапе и лениво; перебрасывался словами с лысым крепышом-матросом в черном, лоснящемся от машинного масла комбинезоне.

Матрос кивнул на Цератода, маявшегося у поручней:

— Второй час отрабатывает у борта. Работяга! Смита огорчила непочтительность собеседника.

— Возьми глаза в руки! Да ты знаешь, кто это?

— Твой молочный брат? Гофмаршал королевского двора? Изобретатель радара?

— Чудак, это Цератод, мистер Эрнест Цератод!

— Тот самый Цератод?

— Ну да. Виднейший деятель нашего профсоюза. Пусть только завтра мы придем к власти — и он сразу министр… В крайнем случае, парламентский заместитель министра…

— Мы? — иронически переспросил лысый. — Кто это «мы»?

— Рабочая партия, вот кто!

— А я думал «мы» — это такие, как мы с тобой. А это — Цератод.

— И Цератод тоже, — запальчиво промолвил Смит. — А что? Заходил к нам в кубрик, разговаривал запросто. Свой парень.

— Вот ты бы с ним и поговорил насчет сверхурочных. Форменный ведь грабеж.

— Говорил. Он сказал, что пока консерваторы у власти, союз бессилен. Надо, чтобы все голосовали за лейбористов. Установится рабочее правительство, тогда все пойдет совсем по-иному, по-нашему.

— Слепой лошади что кивнуть, что подмигнуть — все едино, — сказал лысый матрос.

— Что вы за народ — коммунисты! Против капиталистов, а дай вам мистера Бевина, так вы бы и ему голову отгрызли… — рассердился кочегар.

— Вы еще наплачетесь с этим Бевином.

— Эй, парень, ты забываешь, что я член лейбористской партии!

— Ты, забываешь, что мистер Бевин и Цератод тоже члены твоей партии.

— Ты хотел бы, конечно… — начал с наивозможнейшей язвительностью кочегар, но лысый матрос перебил его:

— Я хотел бы, конечно, чтобы решали в вашей партии такие люди, как ты, а не Бевин или твой Цератод, вот что я хотел бы, дурья твоя голова.

— Ну да, — лукаво подмигнул Смит, — поссорить, значит, руководство партии и ее массы. Так, что ли? Не выйдет, дружочек!..

— Тьфу! — огорчился лысый матрос, совсем уже было собрался уйти, но, сделав несколько шагов, вернулся. — Да пойми же ты, человече, что совсем одно дело ты, рабочий, — ты понимаешь, ра-бо-чий! — и совсем другое дело эти правые деятели, которые…

В нескольких шагах от споривших моряков прогуливались по мокрой палубе известный уже нам Мообс и офицер советского военно-морского флота Константин Егорычев.

Тут следует отметить, что из пассажиров «Айрон буля» Мообс жаловал своими симпатиями только двух человек. Первым был, конечно, мистер Фламмери. Джону Бойнтону Мообсу кружило голову общество мистера Фламмери. Ему льстило и сулило всяческие блага по возвращении в Штаты неожиданное знакомство с одним из представителей могущественных «шестидесяти семейств», и на все время совместного пребывания на борту столь счастливо сведшего их «Айрон буля» он превратился в самого приятного, преданного и безропотного спутника мистера Фламмери.

А кроме мистера Фламмери, ему нравился молодой советский моряк, капитан-лейтенант Егорычев, направлявшийся вместе со своим начальником, капитаном второго ранга Коршуновым, в служебную командировку в один из восточных портов Соединенных Штатов. Это чувство было совершенно бескорыстно. Ему был по душе Этот немногословный, но веселый русский, со светлой юношеской бородкой, широкоплечий, всегда подтянутый, неплохо говоривший по-английски, правда, с дьявольски смешным акцентом. На его синем кителе поблескивали три ордена и две медали.

Сказать по совести, Егорычеву во время этой поездки было совсем не так весело, как казалось благодушному молодому американцу. В самом деле, три года мечтать о том, чтобы принять участие в штурме западного побережья Черного моря и быть вынужденным отправиться в заграничную командировку как раз тогда, когда на сухопутном фронте развернулись бои под Яссами, а черноморские корабли вот-вот двинутся громить с моря Антонеску и Цанкова! Обидно, очень обидно! Он до сих пор никак не мог с этим примириться и еще только за минуту до появления на палубе «Айрон буля» получил очередную порцию отеческого внушения от капитана второго ранга, который тоже был далеко не в восторге от командировки в Америку в такую замечательную боевую пору.

— Разрешите идти, товарищ капитан второго ранга? — спросил немыслимо официальным тоном Егорычев. (Обычно он обращался к своему начальнику по имени и отчеству, а тот звал его попросту Костя.)

— Идите, — сказал капитан второго ранга. — И чтобы с этими нездоровыми настроениями раз и навсегда было покончено.