Незнание военного дела искупалось трудолюбием: Борисов мог десятки раз переделывать эскиз. Так и сейчас он безропотно унес забракованный рисунок.

— Мастер слова! — проникновенно сказал секретарь, обращаясь к Серегину. — Для тебя есть исключительно интересная работа. Вот несколько фотоэтюдов, исполненных нашим талантливым фоторепортером Васиным, — Станицын извлек снимки из папки. — Правда, хороши? Но текст… что это за текст? В литературном отношении наш почтенный Васин — просто сухарь. «Огневой расчет за заряжанием орудия. Слева направо…» Кошмар! Прошу тебя, сделай к этим рисункам достойные подписи. Чтоб это были миниатюрные новеллы… Стихотворения в прозе. Вспомни Тургенева…

Тараненко сдал передовую и ушел, а мастер слова просидел в редакции до вечера, сочиняя миниатюрные новеллы, потом подписи под карикатуры на Гитлера и Геббельса, нарисованные Борисовым для праздничного номера.

Когда Серегин вернулся домой, Тараненко брился перед крохотным зеркальцем.

— Радуйся, старик, — сказал он, старательно выскабливая подбородок, — мы приглашены в гости, на вареники.

— Кем?

— Соседями. Врачами госпиталя.

Серегин сел подшивать свежий подворотничок.

Врачи поселились в покосившейся от древности хате. В темных сенях кто-то возился около сердито гудевшего примуса. Друзья вошли в комнату с мазаным полом, в которой стояли три кровати, скарбница, похожая на комод, и две лавки. Сразу чувствовалось, что в комнате живут женщины: на «кроватях лежали вышитые подушечки, на окнах висели занавески из марли. В комнате никого не было, но тотчас же вслед за журналистами вошла Ольга Николаевна, а за ней, пригнувшись, чтобы не стукнуться о притолоку, — высокая девушка в габардиновом платье, туго обтягивающем ее округлые плечи и грудь.

— Познакомьтесь, моя подруга — врач Надежда Сергеевна Бирюкова, — сказала Ольга Николаевна.

Надежда Сергеевна крепко по-мужски, пожала руки журналистам. Лицо у нее было широкое, скуластое, но миловидное.

— А с вами мы почти что знакомы. — Ольга Николаевна протянула руку Серегину, — зовут вас Михаил Ильич.

Польщенный тем, что его назвали по отчеству, Серегин с чувством пожал Ольге Николаевне руку. Рука была хрупкая и нежная, и Серегин подумал, что раненым, наверно, приятно, когда их касаются такие маленькие руки.

— Садитесь, — пригласила Ольга Николаевна. — Хотя нет, Не садитесь. Помогите нам передвинуть этот ящик.

Они перетащили тяжелую скарбницу на середину комнаты, приставили скамейки и сели. Но разговор не вязался, потому что девушки поминутно вскакивали и выбегали то в сени, то на половину хозяйки и приносили оттуда щербатые тарелки, вилки с погнутыми зубьями и пузатые рюмки из толстого бутылочного стекла. Затем дверь в сени распахнулась, и пожилая, седеющая женщина внесла блюдо с дымящимися варениками. Журналисты вскочили, чтобы помочь. Несколько минут вокруг вареников была веселая суета. Потом все уселись. Софья Алексеевна (так звали пожилую женщину) предложила гостям угощаться. В это время дверь снова открылась, и в комнату вкатился толстенький, густо увитый ремнями мужчина.

— Надеюсь, я не опоздал? — озабоченно спросил он.

— Нет, нет, Лев Семенович. Как раз во-время!

Лев Семенович пошарил среди многочисленных предметов, висевших у него на ремнях, и извлек толстенькую фляжку.

— А я к вареникам кое-что принес. Это для дам, — сказал он, — почти мадера. А это чисто мужской напиток — противостолбнячная жидкость… Три звездочки. — Он достал из кармана небольшую бутылочку.

— Вы давно работаете у Захара Ивановича? — спросил Серегин свою соседку.

Захар Иванович был тот ростовский профессор, которого Серегин встретил, когда приезжал проведать Тараненко.

— Я у него совсем не работала, — удивленно ответила Надежда Сергеевна. — Это Оля у него работала.

— Как, разве не он у вас ведущим хирургом?

— Нет, это же совсем другой госпиталь. Захар Иванович в эвакогоспитале. Там была и Оля. А потом ее прислали к нам. А мы — ППГ, полевой подвижной госпиталь. Мы всегда впереди, — с гордостью сказала она. — Очень много приходится работать. Как наступление началось — спим три-четыре часа в сутки. Это просто чудо, что мы сегодня отдыхаем. Я-то здоровая, мне ничего, а вот Оля устает.

Она улыбнулась, и улыбка вдруг придала ее миловидному лицу детское выражение.

— Отставить разговоры! — скомандовал Лев Семенович. — Наполним бокалы, содвинем их разом, или как там говорится.

Они наполнили разнокалиберные рюмки, и Лев Семенович сказал:

— За победу!

Все чокнулись. Вслед за звоном рюмок тоненько звякнули оконные стекла.

— Опять Линейную бомбят, — озабоченно сказала Софья Алексеевна. — Достается Филимонову.

— А кто такой Филимонов? — спросил Тараненко.

— Начальник госпиталя. Оттуда санитарный поезд забирает раненых.

Стекла снова задребезжали, будто мимо хаты проехала груженая машина.

— Давайте выпьем, — предложил Лев Семенович, — за наступающий праздник. Ведь через два дня — Первое мая!

— Вот что, — воскликнула Софья Алексеевна, — будем считать, что Первое мая завтра! Навряд ли нам удастся скоро собраться. Значит, будем праздновать сейчас!

Тараненко и Ольга Николаевна молчали. Казалось, они плохо сознавали, что происходит вокруг, слишком поглощенные своей близостью.

Серегин смотрел на них понимающими глазами. В эту минуту он казался сам себе очень мудрым, опытным, много пожившим и хорошо знающим жизнь человеком. «Радуйтесь, — как будто говорил его снисходительный взгляд, — когда-то и я любил. И я замирал от близости любимой».

— Молодежь какая-то скучная, — сказала Софья Алексеевна. — Читайте стихи. Вот вы, — обратилась она к Серегину, — обязательно должны знать стихи.

— Насчет стихов у нас Виктор — мастер, — сказал Серегин.

— Прочитайте, пожалуйста, — сказала Софья Алексеевна.

Тараненко покорно склонил голову:

За столом умолкли. Почувствовав, что его слушают, Тараненко продолжал чуть громче:

— Да у вас талант! — воскликнул Лев Семенович, когда Тараненко умолк.

— Это не мои стихи, — смущенно сказал Тараненко.

— А-а… значит, у автора талант! — благодушно согласился Лев Семенович. — Ну, давайте еще.

— Если все так любят лирику, я могу принести свою записную книжку, — сказал Тараненко.

— Конечно, принесите!

Ночная прохлада овеяла лицо Виктора, когда он вышел во двор. Над Линейной крупные, как звезды, вспыхивали разрывы зенитных снарядов Кто-то быстро прошел мимо Виктора и хлопнул дверью хаты.

Окна в комнате, где жили журналисты, не были замаскированы, и Тараненко долго шарил в темноте, отыскивая записную книжку. Сунув ее в карман, он поспешил обратно. Но около хаты, где жили врачи, он с удивлением увидел Софью Алексеевну в шинели, с вещевым мешком в руках. Она стояла у раскрытой двери. Рядом попыхивал папиросой Серегин.

— Что случилось? — спросил Тараненко.

— Не пришлось нам послушать стихи. Получили приказ: ехать к Филимонову на усиление.

— И Ольга Николаевна? — тревожно спросил Тараненко.

— Да. Там врачи с ног валятся. Что ж она так долго собирается, сейчас машина подойдет!

Они вошли в хату, а через минуту появилась Ольга Николаевна, тоже в шинели, затянутой ремнем. Виктор прошел с ней в глубь двора. От яблони, под которой они остановились, струился свежий, сладкий запах. Лицо девушки смутно белело в темноте. Виктору хотелось сказать ей что-то очень ласковое, очень нежное. А может быть, слова и не были нужны. Может, и лучше было стоять вот так, молча, и слушать, как стучит сердце.