Из-под эшафота прямо,

Из сырой могильной ямы.

Голову рукою правой

Он берет за чуб кровавый,

И по городу проходит,

«Я невинный лег на плаху!»

Задрожал судья от страху...

Он проснулся... Дверь раскрылась,

Голова в нее вкатилась!

И с тех пор стоит ночами

Юноша перед дверями,

За неправду укоряет,

Головой в судью швыряет.

Пешт, 1847 г.

ЖЕНУШКА, ПОСЛУШАЙ...

Женушка, послушай,

Что хочу сказать:

Надо нам с тобою

В прошлое сыграть.

Слышишь ты? За дело

Взяться не пора ль?

Время драгоценно,

Им бросаться жаль.

Нежились мы долго...

Этому — конец!

Леность изгоняет

Чувство из сердец.

В жизни надо что-то

Строить, создавать.

Вот мне и охота

В прошлое сыграть.

Так вообрази же:

Девушка ты вновь.

Вспомни сад, в котором

Началась любовь.

Эта печка будет

Деревом большим...

Помнишь? Объяснялся

Я в любви под ним.

Прислонись же к печке,

Руку протяни.

И начну я снова,

Как в былые дни:

«Я вас лю... лю... лю... лю...

Госпожа моя!

Руку вам и сердце

Предлагаю я!

Вы, моя услада,

Любите меня?»

«Да, мой милый Шандор,

Я люблю тебя!»

Нет! Анахронизмы

Допускаю я —

Ты не то сказала,

Милая моя!

Ты мне отвечала:

«Я вас не люблю!»

Так, моя голубка?

Что ж! Благодарю!

Ловко! Вышла замуж

И уже тотчас

Говорит открыто:

«Не люблю я вас!»

Ха!.. Но что со мною?

Вспомнить бы пора,

Что ведь это — только

В прошлое игра.

Значит, нет причины

Затевать скандал.

Но, однако, бросим,

Я играть устал.

Я устал! Мне нужен

Отдых и покой.

Сядь сюда. Я лягу

Здесь перед тобой.

Ангел, подари мне

Сладкий, сладкий сон.

Как приятен отдых

Тем, кто утомлен!

Пешт, 1847 г.

К ГНЕВУ

Иссякнешь ли ты,

Мой безудержный гнев,

Стремясь с высоты

Диким горным потоком,

Вскипая и пенясь

В ущелье глубоком?

Иссякнешь ли ты,

Мой безудержный гнев?

Ужель превратится

В домашнюю птицу

Орел, озаренный небесным огнем,

Дерзавший когтями

В загривок вцепиться

Свирепому вихрю,

Чтоб мчаться на нем?

Иль страсти потухли

И в сердце орлином

И буря рассеялась

Там, вдалеке, —

И стал мещанином

В ночном колпаке

Тот юноша смелый

И нетерпеливый,

Не знавший предела

В делах и мечтах,

Чье сердце пылало,

Чье имя звучало

У всех на устах, —

Петефи гневливый?

Но полно! Не надо

Напрасных тревог,

Меня не оставит

Мой пыл благородный.

Не может исчезнуть

Мой гнев справедливый,

В душе не иссякнет

Бурливый поток!

Он только притих...

Подожди, подожди —

Течет он сегодня

По темным низинам,

Но вижу грядущее

Там, впереди,

С горами, со скалами,

С криком орлиным!

Скорее бы этих

Достичь берегов!

О родина!

Хватит нам сил для удара!

И яростно ринемся

Мы на врагов,

Как рушится в бездну,

Кипя,

Ниагара!

Пешт, 1847 г.

ЗИМНИЕ ВЕЧЕРА

Куда девалось радуги сверканье,

Рой мотыльков и кашка на поляне?

Где шум ручья, и щебетанье птичье,

И все сокровища весны и лета?

Все это стало памяти добычей,

Добычею могилы стало это.

Белеют пятна снега на пригорках.

Зимой земля — как нищенка в опорках.

Зимой земля, как нищенка в сермяге,

Дрожит в дырявом рубище бродяги.

Из льда и снега сметаны заплаты,

Но через них проглядывает тело.

Она стыдом и трепетом объята:

В такую рвань ее нужда одела.

Промозглым днем не хочется на волю,

Зато какое в комнате раздолье!

Блажен, кого господь хранит здоровым

И наградил семьей и теплым кровом.

В своем углу сейчас благословенье

Среди домашних, преданных друг другу,

А если для камина есть поленья,

Волшебным замком кажется лачуга.

Слова обычно на ветер бросают,

А здесь они до сердца долетают.

Как хорошо такими вечерами,

Вы б не поверили, не знай вы сами.

На первом месте, угощая свата,

Сидит хозяин и сосед бывалый.

Во рту их трубки, рядом штоф пузатый,

Наполненный венгерским из подвала.

Но им никак не одолеть бутыли —

Опять полна, как много бы ни пили.

Сидящих потчует хозяйка дома.

Ее обязанности ей знакомы.

Она неравнодушна к доброй славе

И наполняет вновь и вновь баклагу,

Чтобы никто из здешних не был вправе

Назвать ее ленивою и скрягой.

Она все в беспокойстве, все в заботе

И все твердит: «Ну, что же вы не пьете?»

И гости пьют, радушием согреты,

А трубки догорят, берут кисеты

И мнут табак меж пальцев для набивки.

И как блуждают в доме кольца дыма,

Блуждают так же мыслей их обрывки

О прежней жизни, пролетевшей мимо.

Кто большей частью все оставил сзади,

Тот любит вспять смотреть, вперед не глядя.

К столу присели юноша с девицей.

Что прошлое? Им будущее снится.

Не беспокоит их, что было прежде.

У них все впереди, а не за гранью.

Их души сблизились в одной надежде

И смотрят вдаль сквозь чад очарованья.

Они молчат, но как красноречиво

Их взгляды обличают их порывы!

А близ камина, у его решетки,

Мал мала меньше детвора — погодки.

Они из карт игральных строят башни

И валят на пол их без сожаленья.

Что завтрашний им день, что день вчерашний?

Им важно настоящее мгновенье.

Как много в этой комнате ютится:

Что было, есть и что еще случится,

Хлеб надо завтра ставить спозаранку.

Над ситом и мукой поет служанка.

Перед окном гремит бадья в колодце, —

Соседский конюх лошадь на ночь поит.

Цыганской скрипки отзвук раздается,

И контрабас на чьей-то свадьбе воет.

Весь этот шум снаружи, сбившись в кучу,

Приобретает в доме благозвучье.

Снег падает без устали, и все же

Черным-черно в потемках бездорожье.

Прохожий в это время очень редок.

Вот с фонарем бредет домой гуляка

И, за угол свернувши напоследок,

Внезапно тонет под покровом мрака.

Но любопытство в комнате задето:

«Кто б это мог пройти теперь? Кто это?»

Пешт, 1848 г.

СТЕПЬ ЗИМОЙ

Степь вправду — степь теперь, и вся седа как лунь.

Ну и хозяйка осень: дом у ней хоть плюнь!

Все, чем весна горда

И летняя страда,

Мотовка на ветер бросает без стыда.

Зимою — мерзость запустенья, холода.

Не звякают вдали бубенчики отар;

На дудке перестал наигрывать овчар;