Искра говорила быстро, поток слов так и лился. Она казалась... нервной. Казалось, ей сложно быть другом. Видеть, как она нервничает было по-сумасшедшему мило.

– Хочешь зажечь свечи? – поинтересовалась она. – Уже закат. Миссис Шайнберг сказала, что в это время зажигают свечи.

– У меня нет…

Она вытащила зажигалку из кармана и зажгла ее до того, как он закончил предложение.

– Хорошо, значит, у тебя есть зажигалка.

– Никогда не знаешь, когда она тебе понадобится, – сказала она. – Где мы ее поставим?

– У окна, я думаю, – ответил Ян, застенчиво счастливый оттого, что она сказала мы.

– У какого? – Искра огляделась. В спальне были два огромных окна.

– Наверху, – сказал он.

– Но ведь это главная спальня, разве нет? – спросила она, следуя за ним вверх по лестнице с коробкой свечей в руках.

– Гостевая. Мне нравится спать наверху, – признался мужчина, поднимаясь по спиральной лестнице на лофт на третьем этаже. Третий этаж был маленьким и очень узким. Места хватало только на кровать и пару шагов возле нее. Но ему нравилось, как высоко он находится, и как далеко ему видно из окна. Он поставил менору на окно и присел на край кровати.

– Как мы это сделаем? – решил уточнить он.

– Не знаю. Я не еврейка. А ты да.

– Отлично. Я еврей всего один день и уже не справляюсь, – хмыкнул он.

– Погоди. – Она вытащила телефон из кармана брюк и что-то напечатала. – Окей, гугл говорит, поставить свечу в дальний правый рожок, а потом зажечь Шамаш.

– А что такое Шамаш?

– Тут написано, это свеча, от которой зажигают другие свечи. Ты пользуешься только ею. Для того чтобы зажечь остальные свечи пользуйся только Шамашем. – Она указала на центральный рожок, который был на два дюйма выше остальных. – Понял?

– Кажется, да. Да простит меня Бог, если я сделаю что-то не так.

– Я думаю, Он всепрощающ с новенькими.

– Бог называет нас так? Новенькие?

– Ну, как там евреи называют новеньких. Я спрошу у миссис Шайнберг. О, ты еще должен произнести молитвы.

– Какие? – спросил Ян, испытывая неловкость при мысли о том, что ему придется читать молитвы. Он даже на мессу редко ходил.

– Не знаю. Они все на иврите. Могу погуглить…

– Мы пропустим эту часть. Я новенький, помнишь. – Он взял у нее зажигалку и зажег свечу в центре. Потом он зажег свечу с правого края. – Прости, я ничего не смыслю в этом, Бог. Ты лучше знаешь, что я должен говорить, чем я сам.

– Как по мне, похоже на отличную молитву, – сказала она. Она села на кровать рядом с ним, и они смотрели на горящие огни.

– Прекрасно.

– Я рада, что тебе нравится. Мне хотелось, чтобы тебе понравилось.

– Для меня многое значит, что ты это сделала, – признался он. – Знаю, мы ранили друг друга в прошлом. Я тебя ранил.

– Жаль, что ты меня бросил, по крайней мере, так, как ты это сделал, но миссис Шайнберг сказала, что ты сделал это из лучших побуждений, и мне не стоит тебя винить.

– Искра... дело в том, – начал он. – Ночь, которую мы провели вместе, была невероятной.

– Черт, да.

– Такой невероятной, что я собирался поговорить с отцом и объяснить ситуацию – что у меня романтический интерес к человеку, который работает в нашей компании, я хотел узнать, как это разрулить. Ну, знаешь, перевести на другую работу или что-то такое. Но перед нашим разговором кое-что произошло.

Ян не знал, как продолжить. Он не хотел. Он не хотел ее смущать, но нужно было ей рассказать. Она должна знать.

– Помнишь парня по имени Джон Хеггерти? – спросил Ян.

– Да, парень с гипсокартоном. Он приглашал меня на свидание пять раз, пока я не сказала ему, что обращусь в полицию, если он еще раз со мной заговорит.

– Когда я пришел на работу на следующее утро после той ночи, Хеггерти сидел напротив моего стола, ожидая меня. Он сказал, что у него ко мне разговор. По поводу нас.

Искра широко распахнула глаза. Он продолжил, не дожидаясь, пока она спросит.

– В ту ночь в баре Портленда мы ушли вместе. Помнишь?

Она кивнула.

– Помнишь, я поцеловал тебя, когда мы выходили из бара?

Она снова кивнула.

– А помнишь, в баре было темно к тому времени?

Еще один кивок.

– Хеггерти был в баре, – сказал Ян. – Он не только видел, как мы пили и флиртовали. Он видел, как мы целовались. Он видел, как мы ушли вместе. И он нас сфотографировал.

– О... – Она закрыла глаза и выдохнула.

– Хеггерти сказал, что хочет премию в десять тысяч долларов, или он засунет эти фото в каждый ящик компании. И он отправит их журналистам, чтобы все в Орегоне знали, что сын Сенатора Дина Эшера любит трахать своих женщин-подчиненных, и все это происходит на глазах у моего отца, и заголовок получится отличным. Хеггерти просто урод, но он умный урод. Он знал, сколько проблем может создать с помощью потенциального скандала о сексуальных домогательствах. Он был так самодоволен, что мне хотелось ударить его. И я почти это сделал.

– Что ты сделал?

– Я сказал ему, что мне нужно подумать, как справиться с этим, не привлекая отца. Он сказал, что у меня двадцать четыре часа, прежде чем он обнародует фото. Как только он ушел из офиса, я позвонил адвокату компании.

– Значит, ты бросил меня, потому что не хотел причинять неприятности отцу?

– Я порвал с тобой, потому что наш адвокат сказал, что это необходимо. Он сказал, что ты как бомба замедленного действия, единственная женщина в команде, и я переспал с тобой. Если бы это обнародовали в новостях, или ты решила бы подать иск, или что-то подобное...

Искра издала звук, похожий на взрыв бомбы.

– Да, – сказал Ян. – Наш адвокат был готов убить меня. Папа – сенатор, он сказал это так, будто я не в курсе. Иски. Укрывательство. Не зли людей во время выборов. У ада нет такой ярости, как у женщины, презираемой из-за того, насколько опасной была ситуация. Именно это слово он употребил – опасная.

– Хорошее слово.

– Он сказал, что у меня есть выбор – порвать с тобой полностью и навсегда или рассказать отцу и позволить ему тебя уволить.

– Меня уволить?

– Ты устроила розыгрыши над сослуживцами, и юрист сказал, что этого вполне достаточно, чтобы тебя уволить.

– Мы разыгрываем друг друга. Никто не обижается.

– Я знаю, знаю. – Ян поднял руки, показывая, что сдается. – Это я сказал МакБранду, акуле компании. Он сказал, что мне придется решить – бросить тебя или уволить. Это было нечестно по отношению к тебе, но я не видел другого выбора. Я сказал юристу, что порву с тобой. Он позвонил в полицию и на следующее утро, когда Хеггерти пришел в мой офис, я записал наш разговор, и его арестовали за шантаж. Мы согласились отказаться от обвинений, если он подпишет юридически обязательное соглашение о неразглашении. Таков был конец всему. И нам.

Яну было плохо, физически плохо, рассказывая ей эту историю. Он хотел избавить ее от неприятных деталей, защитить от знаний, которые могли стать для нее кошмаром.

– Это очень мило, Ян. Но...

– Но?

– Тебе стоило поговорить со мной. Тебе стоило рассказать, что на самом деле происходит, вместо того, чтобы сказать: «Прости, милая. Ты недостаточно хороша для меня».

– Я не так сказал. Я сказал, что я твой начальник, потому что я буквально твой начальник. Потому что так поступают боссы, которые следят за работой своих подчиненных. Я начальник. Наш юрист сказал мне найти причину, чтобы уволить тебя, и я мог бы это сделать, и тебе не к чему было бы придраться. Столько власти над человеком, с которым встречаешься. Прости, что не сказал тебе всю правду. Я хотел защитить тебя. Это все. Мое признание. Я давно понял, что поступил неправильно, хотя, хоть убей, не знаю, какой другой выбор у меня был.

– Ты мог рассказать мне о том, что происходит. Ты мог рассказать мне правду. Ты мог упомянуть, что кто-то тебя шантажирует и угрожает разрушить политическую карьеру твоего отца. Я бы была огорчена, но поняла. И я бы справилась с этим, не привлекая юристов.