В воображеньи исчезает весь наряд.
Пройдись губами от щеки по шее и плечу,
скользни по позвоночнику к бедру рукой,
войди в неё и заработай сладостный покой,
когда ты думаешь -- "Как странно, не хочу!.."
Но наполненье пустотой проходит, словно миг.
И снова телом и душой ты к ней приник.
15
От пагубной привычки размышлять
в любом случайном времени-пространстве
не мог избавиться он, в честном постоянстве
приняв Природы эту царственную кладь.
Сейчас он думал -- "Ради этого мы дышим.
Нет ничего желанней и дороже,
чем родинка на смуглой горькой коже
и те слова любви, которые мы слышим.
А те, которые не слышим, -- слаще вдвое.
Они твердят их шёпотом или совсем без звука --
через глаза и руки. Это -- тонкая наука --
играть на них, как музыкант на флейте и гобое.
Как странно, что такие вознесенья
не помнятся нам всуе ежечасно.
И человечество лишь потому несчастно,
что каждый забывает суть спасенья
. Уметь любить -- для большинства банально.
По сути -- высоко и гениально".
16
Он вглядывался в милые черты,
паря над ней на близком расстояньи
в полубреду дурманного влиянья
её и ангельской, и плотской красоты.
И двигался ритмично и туманно,
и думал, как проста любви великой суть --
смотреть на вскинутые ноги, на живот и грудь
и в нежной плоти быть хозяином желанным.
Нечёткие обрывки разных фраз
о снах его, о жизни в самом деле --
сосредоточились фактически на теле,
его в себя впустившем в первый раз.
Потом он в сочетаньи с тёплым лоном
воспринял волосы на голубой подушке.
И в этой эстетической ловушке,
как в паутине, двигался со стоном.
И удивлялся истине простого факта,
что может размышлять среди божественного акта.
17
Но льстил себе он. В электрических цепях
его нейронов появились замыканья.
То было не мышленье, а иканье,
и не слова, а только -- ох! и ах!
И кроме сладостного чувства -- благодарность
переполняла его голову и грудь.
А между тем, как ни растягивал он путь,
к концу он близился -- ""Какая лапидарность! --
подумал он. -- О, Боже, подожди, я не хочу!"
Остановился, тщетно силясь время оттянуть...
Плотина рухнула. Упал он к ней на грудь
и застонал, припав щекой к её плечу.
Затем жестоким, варварским лобзаньем
ко рту её открытому приник
и заглушил её негромкий крик,
крик удивления от первого слиянья.
В агонии святого наслажденья
впервые затухали их движенья.
18, 19
. . . . . . . . . . .
20
Я знаю по себе -- любовь, семья и дети,
талант, работа, гречневая каша --
вот максимум, что держит души наши
на этом, Господи, прости, дурацком свете.
Я извиниться вынужден, читатель мой любезный,
что я отвлёкся от любовной темы.
Но сбои в ритме отрезвляюще полезны
и освежают иногда ландшафт системы,
Хоть для любви есть много мест и положений,
но всё же ложе личное удобней всех других --
крутых машин и кабинетов дорогих.
Постель даёт естественность движений.
Ещё скажу -- широкая кровать
значительно усилья уменьшает
и положений больше разрешает.
Здесь перпендикулярно можно целовать.
А впрочем, в оные года на раскладушечках заветных
мы умножали население весьма, весьма заметно.
21
. . . . . . . . . . . . . . . .
22
Остаток августа -- всего семнадцать дней
они почти все время проводили вместе.
С её согласия к его и радости и чести
как о своей невесте он повсюду говорил о ней.
И слышать не хотел он о её наследстве.
Она была согласна с ним вполне.
Они талантливы. А вместе -- так вдвойне.
И смогут жить в достатке и без бедствий.
Она в Сорбонне изучала право,
четыре языка, историю, культуру,
любила Баха, джаз и европейскую литературу,
с людьми общалась просто, не лукаво,
мгновенно в ситуацию вникала,
предвидела последствия всегда,
и прежде "нет" произносила "да",