Мне кажется - я их чему-то учу,

а это они меня учат.

В них память веков, и любви моей суть,

и свет уж другого столетья.

И каждый найдет свой особенный путь...

Ох, весело буду стареть я!

Три сына мои - три чистейших души...

Я жизнь от забот не избавил.

так просто проблему бессмертья решив -

Петр, Александр и Павел.

1984

Три сына мои, три сердца, три боли -

В них все - не отнять не прибавить.

Я царь их и раб - нет прекрасней неволи,

Петр, Александр и Павел.

Я знаю - не все, что в них есть, от меня,

Но я то в них весь - непреложно.

Они меня учат в себе отменять

Все то, что порочно и ложно.

Как в трех зеркалах отражаюсь я в них.

Завеса с меня вдруг упала -

Характер мой весь, как честнейший триптих -

Петр, Александр и Павел.

Я в руки опять свои кисти возьму

И лак соскребу хоть зубами.

Все перепишу по душе и уму,

Работая сутки годами.

И станут все лица добры и умны,

А позы легки, натуральны,

Слова справедливы, желанья скромны,

Сюжеты просты и реальны.

Три сына мои - три честнейших души...

Я жизнь от забот не избавил,

Так просто проблему бессмертья решив...

Петр, Александр и Павел.

Как мало нам дает любовь!..

Её добыча - обладанье,

её безумства - оправданье

житейской глупости любой.

Её богатство - лишь частица

сокровищ наших и вериг.

И только горе может длиться,

а наслажденью время - миг.

Все преступленья и старанья

преобразуются в одно -

воспоминанье обладанья...

А что бесспорно нам дано -

неуловимость красоты...

Но наслаждение двойное -

иметь достаточно покоя,

избегнув этой суеты.

1984

На красоте и печать, и проклятие Божьего дара...

Вы безнадежно прекрасны, потому и одиноки.

Долго кручина на сердце лежит, а у радости малые сроки,

нынче я с Вами, а завтра где буду? ах, пани Барбара.

Не забываю, и даже помочь мне не может гитара,

сказочный город на северном русском просторе.

Как и аккорды вот эти, там люди мои дорогие в миноре.

Не по себе им, когда я вдали, ах, поверьте мне, лани Барбара.

Многое, многое могут простить нам любимые наши,

больше, чем Бог нам простит и позволит нам совесть.

Этой науки еще не прошли Вы, что, впрочем, не страшно,

лишь бы на этом не строить сюжет, не заканчивать повесть.

В Люблине розы, смотрите, смелее растут, чем у нас в Ленинграде...

Ваши глаза и слова - искушенье, но все-таки прежде,

пани Барбара, скажу я, - не надо мне большей награды,

чем ожиданье и верность изменчивой пани Надежды.

1984

1.

Здравствуй, Польша! Сколько лет я мечтал об этой встрече...

И небес неяркий свет, и костелов старых свечи

будят память крови древней, и всплывают лица,

речи, жесты, платья, кружева манишек...

Вишневецкий-князь в седло татарское садится

и, усы расправив, в юный лоб целует Мнишка.

Впереди поход, и ссоры и раздоры позабыты,

панночкины слезы рыцаря не остановят...

И лежат на снежном поле после битвы

вперемешку и монголы, и холопы, и панове.

2.

Здравствуй, Польша. Сколько лет

мне звучали вдохновенно

и Мицкевича сонет, и гармонии Шопена.

Помнишь тот "Аи" пьянящий, цвета лодзинских закатов,

что налил в бокал богемский Александр рукою узкой?

И слова одни и те же повторяли брат за братом,

Александр сказал на польском, а Адам молчал по-русски.

(Я и сам не знаю, чей я - люблинский ли, курский...

Раб царя я или рыцарь Речи Посполитой) -

пишет между строк и слез Ивану смелый Курбский.

Этими ли плачами все земли польские политы?

3.

Здравствуй, Польша! Сколько лет

мы идем с тобой друг к другу

сколько крови и побед повторяется по кругу!

Фердинанд Соре, гитару вы оставили в Мадриде,

и в Париже, и в Смоленске музыка мешала.

Вы поход в Россию еще раз успешней повторите.

И Стендаль пришел в Москву через Варшаву.

Я к земле и горькой и прекрасной припадаю,

и целую кровь парней и краковских, и вятских,

и молю судьбу - быть может, нам подарит -

не копать земли, не прятать в ней сердец солдатских.

1984

Из веры слепой мои братья

упали в объятья апатии...

Речи свои и мысли

сопоставили мы не вскоре.

Мы говорили - неправда,

а думали - это партия,

мы говорили - партия,

а думали - это горе.

Два полюса у планеты,

две стороны у монеты,

закаты сменяют рассветы,

и Гегель, надеюсь, не врет...

Лягушки едины с тиной -

это болота приметы...

Одна у нас партия - Партия,

другая, увы, народ.

О наших больших победах

твердили нам денно и нощно,

и черное стало белым,

и миром была война...

Одна у нас правда для толстых,

другая, увы, для тощих,

одна у нас партия - плетка,

другая, увы, спина.

И есть у нас два единства.

Единство рабов разобщенных,

оставшихся от геноцида,

что против души и ума.

Другое - сообщество ловких,

в искусство вранья посвященных,

сосцы теребящих системе.

Она их печет сама.

Но третье грядет единство -

сжимающих совесть, как бритву.

Она им наносит раны,

спрятанная от глаз.

О Боже, даруй им смелость

выйти на эту битву,

кому-то, быть может, в первый,

кому-то в последний раз.

1985

 Эти потери спокойно сносить не научимся мы.

 Тихие светы в глазах да не канут в усталость и старость,

 И зарекаться не станем и впредь от молвы и сумы.

 Есть что-то хитрое в крике с надрывом и звоном.

 Порабощают нестойких легко и напор и металл.

 Время для песен не связано с розой ветров и с сезоном,

 Срок размышлений и тонкого слуха давно уж настал.

 Если приказчик следы своих пальцев на думах оставит,

 Если для ищущих музыки эти слова не дойдут,

 Не огорчайтесь, всё движется, время меняет местами

 Судьбы, дроги, и тихо вершит неподкупный свой суд.

 Всё пережив, передумав и порастеряв наши перья,

 И от измены прозренья людьми оставаясь едва...

 Редким находкам и искрам ума не утратим доверья,

 Благо придут тяжелее и проще слова.

По криминальной привычке,