Так из года в год

Город все растет

И полно о нем по миру небылиц.

И настанет день -

Он для всех людей

Станет вдруг как небо синее для птиц.

Не люблю я величавых гор,

горы у людей воруют небо.

Я люблю свободу и простор,

и поля, беременые хлебом.

Жадный взгляд не терпит пустоты,

на равнинах жить неинтересно,

и неодолимость высоты

тянет самых сильных в неизвестность.

Горы, горы, ветры льдины,

пропастей бездонный срез,

вы, зеркальные глубины

в черном омуте небес.

Высота не испытает всех,

есть еще надежда на веревку,

но она порой отпустит грех -

люди это выдумали ловко.

Можно, надышавшись высотой

и сойдя с вершин, как с пьедестала,

на равнинах жизнью жить пустой,

вспоминая подвиги устало.

Горы, горы, ваши кручи

опустились в синеву.

Глубина влечет и мучит,

звезды падают в траву.

Путаем мы часто фронт и тыл,

следствием считаем мы причины.

Я в себе глубины не открыл,

хоть и подошел уже к вершинам.

И стыдливо прячу в глубину

мысли, что надеждами вершили.

Может, лучше раз пойти ко дну,

чем сто раз подняться на вершины.

Горы, горы, в высоте я

вижу, где белым-бело

приковали Прометея

для забав и для орлов.

Падают, падают, падают звезды,

Но до земли не пускает их воздух.

Это граница, где звезды сгорают,

Там, где встречаются тучи с горами.

Припев: Север из светло-зеленого ситца,

        Сиреневый запад, восток голубой.

        Слева граница, справа граница,

        Но нет границ над головой.

Строго из детства шагаем мы в старость.

Сколько еще прошагать мне осталось?

Я не считал бы, когда не мешали

Мне обойти этот маленький шарик.

Припев.

В Азии встану я левой ногой,

Ну, а в Европе, естественно, правой.

Правый мой глаз голубой голубой.

Левый же грустный, как письма от мамы.

Пусть будет граница у суши и моря,

У жизни и смерти, у счастья и горя.

Только для ветра, только для птиц,

Только для радости нету границ.

Гром ударил, грохот, щепки,

Охнул дом - и пополам.

Все стоят, все сняли кепки,

Где же нынче жить-то нам.

Припев: Но все равно на этот век,

        Который что-то стоит,

        Всегда найдется человек,

        Который дом отстроит.

        Есть такие человеки,

        Им бы жечь все, да громить.

        Но есть такие человеки,

        Им бы все дома рубить.

Бомба с неба, грохот, щепки,

Охнул дом - и пополам.

Все стоят, все сняли кепки,

Где же нынче жить-то нам.

Припев.

Верю я, настанет время,

У любого будет кров.

Мы по всей земле настроим

Белокаменных домов.

Припев: Но все равно и в этот век,

        Который что-то стоит,

        Опять найдется человек,

        Который дом отстроит.

        Сдохнут эти человеки,

        Им бы жечь все, да громить.

        Но останутся на веки

        Те, кому дома рубить.  

Случалось ли тебе воображать, Агата,

Что ты из города, из черных жалких нор,

В моря лазурные умчалась безвозвратно

В прозрачно-голубой и девственный простор.

Случалось ли тебе воображать, Агата,

Воздай за долгий труд, бескрайний океан.

Какие демоны в своей игре бесцельной

Одушевят стихий грохочущий орган?

Тебя возвышенной учили колыбельной,

Воздай за долгий труд, бескрайний океан.

Скорей на поезда, под паруса фрегата!

От этих улиц прочь, тут грязь из наших слез.

И рвется подчас твой скорбный дух, Агата,

Из мира, где царят обман, разбой, донос

Туда, на поезда, под паруса фрегата

Из мира, где царит обман, разбой, донос.

О, как ты стал далек, утраченный Эдем!

Где синий свод небес прозрачен и спокоен,

Где быть счастливыми дано с рожденья всем,

Где каждый, кто любим, любимым быть достоин.

О, как ты стал далек, утраченный Эдем!

Свидетель первых встреч, Эдем еще невинный,

Объятья и цветы, катанье по реке.

И песнь и треньканье влюбленной мандолины,

И вечером вина стаканчик в уголке.

Свидетель первых встреч, Эдем еще невинный.

Для чистых  радостей  открытый детству рай.

Он дальше сказочной Голконды и Китая,

Его не возвратишь, хоть плачь, хоть заклинай

На звонкой дудочке серебряной играя,

Для чистых радостей открытый детству рай.

Трам-пам-пам, трам-пам-пам,

Лупит заяц в барабан

От рассвета до рассвета

Ровно десять лет подряд.

И ему работа эта

Надоела, говорят.

Дома ждет его зайчиха

И огонь в печи горит.

Говорит ей заяц тихо: -

"Надоело", - говорит.

"Понимаю, - очень грустно

Соглашается жена,

Только все-таки капуста

Днем и вечером нужна.

Я, конечно, знаю тоже,

Что искусства в этом нет,

Но платить нам надо все же

За ручей и лунный свет.

Так что ты не задирайся

И не прыгай высоко.

И, пожалуйста, старайся,

Бей там в этот, как его".

Уши дремлют на подушке,

День рабочий позади.

Барабанной колотушкой

Сердце мечется в груди.

Заяц спит, смежив ресницы.

И, конечно, видит сон.

Зайцу долго-долго снится

Золотой аккордеон.

Два года свобода, один я опять.

Кого захочу - могу целовать,

Куда захочу - иду не спеша,

Не мучает ревность спокойна душа.

Гуляю с девчонкой - чужою женой,

Гладенькой, черной, и страшной собой.

Плююсь и ругаюсь, с товарищем пью,

Любить не стараюсь, люблю - не люблю.

Скандалы и ревность - живет же народ.

Неверность, неверность свободу дает.

Свобода, свобода - один я опять,

Кого захочу - могу целовать.

Но правда бывает, когда перепью

Опять забываю свободу свою.

И снова я вижу любимой глаза,

Сиянье которых  люблю я всегда. 

Две женщины - одна светла и величава,

Другая - утонченна и смугла.

явились мне без зова, для начала

расстроив мои мысли и дела.

Какой прекрасный случай и печальный -

я не достоин ни одной из них,