Вероятно, историки советской литературы когда-нибудь напишут такую книгу: «Писатель и газета». Это будет увлекательное исследование. Во многих писательских судьбах газеты сыграли важную роль,— и не только всесоюзные — «Правда», «Известия»,— но и скромные, ныне полузабытые периферийные издания. На их тесных страницах тоже бил ключом революционный энтузиазм. Целое поколение молодых советских писателей пришло в литературу из газет. «Гудок», где долгое время бок о бок работали Катаев, Олеша, Ильф, Петров, Булгаков, Славин, Гехт, Эрлих, Козачинский, не был счастливым исключением. Этот процесс совершался повсеместно. Но в «Гудке», в силу некоторых его особенностей, для писателя открывались чрезвычайно благоприятные возможности. В набросках ненаписанной книги «Мой друг Ильф», оставшихся после смерти Петрова в его бумагах, «Гудок» назван «легендарным». И действительно, в глазах читателей авторитет газеты был непререкаемо высок, а резонанс ее выступлений всегда очень силен. Михаил Кольцов, помогавший в 1920 году выпускать первые номера «Гудка», вспоминал, что маленькие листки, величиной с носовой платок, серого цвета, встретили почти с изумлением: «В такой разрухе, в такой неразберихе — еще газеты недоставало! Поезда не ходят, а железнодорожная газета — выходит. Что может быть глупее? Те, кто злорадно хихикали, смеялись сами над собой. «Гудок» пришел именно тогда, когда начался конец разрухи на транспорте. Он был вестником этого конца». И в таком качестве стал одной из наиболее распространенных рабочих профессиональных газет. М. И. Калинин, совершая в 1923 году большую поездку по стране, встречал «Гудок» на глухих железнодорожных станциях, куда другие газеты вовсе не проникали. «На дальних расстояниях,— писал он,— самым новым номером газеты является «Гудок». Но, сделавшись хорошей газетой транспортников, «Гудок» приобрел множество читателей в других слоях населения, заслуженно завоевал репутацию интересной общеполитической газеты. Видные деятели большевистской партии — Г. Чичерин, Н. Семашко, Ем. Ярославский, А. Андреев (в 20-е годы председатель ЦК союза железнодорожников) и международного рабочего движения — Клара Цеткин, М. Кашен, Г. Димитров, П. Вайян-Кутюрье — высоко оценивали деятельность «Гудка». К его сигналам всегда внимательно прислушивался Дзержинский в бытность наркомом путей сообщения.

«Гудок» ставил вопросы остро, по-боевому, стремясь, в духе ленинских заветов, воспитывать массы на живых, конкретных примерах и образцах, больше внимания уделять огласке, общественной критике, пропаганде передового опыта. И тут решающее значение приобретала, конечно, связь газеты с читателями. В 1923 году, когда Ильф начинал работать в «Гудке», газета имела около 700 постоянных рабочих корреспондентов и стремилась довести это число до 1000, обещая отпраздновать юбилей тысячного рабкора более торжественно, чем юбилей своего тысячного номера. А спустя два года, к пятилетию газеты, в ее активе уже насчитывалось 10000 постоянных рабочих корреспондентов.

Работать в такой газете было, конечно, чрезвычайно интересно. Уже самое чтение, отбор и обработка рабкоровских корреспонденций давали в руки писателей богатый материал, и не только для ежедневных выступлений на страницах «Гудка». Романы Ильфа и Петрова, при всей условности сюжета, впитали в себя многочисленные реальные факты ежедневной редакционной почты. Они как бы замешены на этих зубастых и колючих заметках. А маршруты редакционных командировок, более частых в железнодорожной газете, чем в любой другой, уже прямо предопределяли маршруты будущих путешествий Остапа. В своих романах Ильфу и Петрову не пришлось, или почти не пришлось, описывать незнакомые места. Остап побывал всюду, где побывали они. Писатели даже нашли способ усадить Остапа на волжский пароход, отплывавший в тиражный агитрейс,— в таком агитрейсе в 1925 году участвовал Ильф,— и отправить на открытие Турксиба пассажиром литерного поезда вместе с корреспондентами газет.

Вообще мне кажется, что форму сатирических романов-путешествий Ильфу и Петрову подсказывали не только сложившиеся литературные традиции, о чем писали многие критики, но не в меньшей степени и реальные условия работы в «Гудке». Постоянные поездки по железнодорожным магистралям страны прочно входили в практику редакционной жизни. Сотрудники «Гудка» всегда были легки на подъем. Ильф и Петров тоже много ездили и много видели. Не потому ли мотив дороги с такой настойчивостью повторяется и в «Двенадцати стульях», и в «Золотом теленке», и в сборнике путевых зарисовок Петрова «Шевели ногами». Сделавшись известными писателями, Ильф и Петров продолжали оставаться в глубине души неугомонными газетчиками. Им была мила профессия разъездных корреспондентов, которые в любую минуту готовы сорваться с места и тронуться в путь. Они участвовали в маневрах Красной Армии, плавали на военных судах, ездили по колхозам Украины. Белая полоса дороги бежит навстречу путешественникам на протяжении всех четырехсот страниц «Одноэтажной Америки». Но им этого мало. Странствуя по Америке, они планировали совершить на пароходе какой-то фруктовой компании «тропический рейс» на Кубу, Ямайку, в Колумбию, а едва возвратившись на родину из Америки, которую только что дважды пересекли из конца в конец, обсуждали в «Правде» маршрут поездки в Сибирь и на Дальний Восток. Смерть Ильфа смешала все планы. На Дальний Восток Петров ездил один.

Однако, говоря о плодотворном влиянии газеты, надо иметь в виду не только прямые связи между журналистской практикой и писательским творчеством. Воздействие газеты на Ильфа и Петрова было неизмеримо шире, глубже. Для двух молодых литераторов, окончательно еще не определившихся, хотя на юге России успевших уже многое пережить, чьи литературные симпатии и антипатии часто наслаивались весьма беспорядочно, «Гудок» стал настоящей политической школой. После пестрой одесской жизни, где причудливо соединились «Коллектив поэтов», уголовный розыск, Окна сатиры Югроста и романтический «Моряк», лучшей школы нельзя было и желать.

Но содружество писателя с газетой — это всегда процесс двусторонний и взаимно обогащающий. Активное участие писателей в «Гудке» в свою очередь помогало повысить общий уровень газеты, придать многим ее материалам большую публицистическую остроту и настоящий литературный блеск. Можно сказать без преувеличения, что совсем особую роль в расширении и укреплении связей «Гудка» с читателями сыграла четвертая, бытовая полоса, где часто выступали со стихотворными фельетонами, зарисовками быта, остроумными критическими комментариями Михаил Булгаков, Лев Славин, Валентин Катаев, который подписывался то Стариком Саббакиным (один из персонажей его повести «Растратчики»), то Митрофаном Горчицей, то Ол. Твистом и даже Валяй-Катаевым. Но едва ли не самым популярным автором четвертой полосы был Юрий Олеша. Его хорошо знали железнодорожники, правда не под настоящей фамилией, а по псевдониму «Зубило». С поразительной оперативностью и талантом Зубило откликался на все злободневные темы. В глазах читателей «Гудка» фельетоны Зубила как бы стали живым воплощением боевого духа четвертой полосы. Транспортники обращались к Зубилу с просьбами, жалобами, предложениями. Самарские пионеры присвоили имя Зубила пионерскому звену и через газету просили его прислать стихи для звеньевого флажка. Редкий рабкоровский слет проходил без участия Зубила. Когда устраивались рабочие суды над «Гудком» (была в 20-е годы такая своеобразная форма проведения читательских конференций, организованных по всем правилам судебной процедуры, вплоть до вооруженной охраны при «обвиняемых»), то железнодорожники наперебой приглашали Зубило. Он остроумно держался «на скамье подсудимых», а под конец обращался к собранию с импровизированными стихотворными речами в защиту редакции:

Перед рабочими, пред вами

Стою, и никнет голова.

Позвольте мне сказать стихами

Свои последние слова.

В заметке Ильфа «Судебный процесс» «Гудка» («Гудок» от 1 января 1924 года) говорилось, что после таких судоговорений число рабкоров на предприятиях непременно возрастало.