Элисон и Юэнь оказались в такой же ситуации. О новых катастрофах по радио не сообщалось, но станции, наверное, сейчас были столь же изолированы, как и их слушатели. Радиолюбители, пожалуй, еще будут вызывать друг друга, но журналисты и службы новостей уже выбыли из игры. Мне даже не хотелось думать, какие планы на случай чрезвычайных ситуаций сейчас могли быть приведены в действие, если бы население было хорошо информировано и имело десять лет на подготовку.

К тому времени, когда я добрался до Пенрита, брошеных машин стало так много, что оставшиеся на ходу почти безнадежно застряли. Я решил, что нет смысла даже пытаться доехать до дома. А вдруг Сэм тогда в Шанхае буквально просканировал мой мозг и использовал эту информацию для нацеливания всего, что он тогда со мной проделал? Я не знал, способен ли он теперь использовать против меня те же нейрон-но-анатомические данные, но решил, что получу хотя бы еще одно скромное преимущество, если стану держаться подальше от своих привычных мест.

Я нашел бензоколонку, и там предпочтение отдавалось клиентам с работающими автомобилями, а не тем, кто приплелся с канистрами. Их банковский терминал не работал, но у меня хватило наличных купить бензина и несколько плиток шоколада.

Когда сгустились сумерки, зажглись уличные фонари. Светофоры продолжали работать. Все четыре лэптопа пока держались, зашвыривая гранаты на ту сторону. Чем ближе фронт атаки станет подходить к простой арифметике, тем большее сопротивление ему начнут оказывать естественные процессы, «голосующие» на границе за результаты, принадлежащие нашей стороне. У врага были суперкомпьютеры, а у нас – каждый атом Земли, придерживающийся собственной версии истины уже миллиарды лет.

Мы моделировали этот сценарий. Чистая арифметическая инерция всей этой материи позволит нам выиграть какое-то время, но рано или поздно согласованная и длительная вычислительная атака все же пробьется через границу.

Как мы умрем? Сперва потеряем сознание, не ощущая боли? Или же у мозга запас прочности выше? Начнут ли клетки наших тел умирать естественной смертью, как только количество накопившихся биохимических ошибок станет необратимым? А может быть, все будет как при лучевой болезни. Распадающаяся арифметика сожжет нас, как ядерный огонь.

Лэптоп подал звуковой сигнал. Я свернул с дороги и остановился на бетонной площадке возле темной витрины. На экране появился новый значок: буква «С».

– Бруно, это было не мое решение, – сказал Сэм.

– Я тебе верю. Но если ты сейчас только вестник, то какое у тебя сообщение?

—   Если вы дадите то, что мы просили, мы остановим атаку.

—   Мы наносим вам урон, да?

– Мы знаем, что наносим урон вам, – ответил Сэм. Да, это аргумент: мы вели стрельбу наугад, вслепую. А ему даже не нужно спрашивать, какой ущерб мы понесли.

Я набрался решимости и начал действовать по нашему согласованному плану:

– Мы дадим вам алгоритм, но только если вы отступите к старой границе, а потом запечатаете её.

Сэм молчал долгих четыре секунды.

—   Запечатаем границу?

—   Думаю, ты меня понял.

Когда мы в Шанхае с помощью «Сияющего» попытались гарантированно перекрыть для «Индустриальной алгебры» возможность использовать дефект, мы думали и над тем, не лучше ли будет попробовать запечатать границу вместо того, чтобы устранять дефект полностью. «Эффект голосования» мог только сдвинуть границу, если она изогнута таким образом, что количество теорем на одной стороне превышает их количество на другой. Имелась возможность – при наличии достаточного времени и вычислительных мощностей – сгладить границу, идеально ее заутюжить. Как только это будет сделано по всей протяженности, она станет непоколебимой. Никакая сила во Вселенной уже не сдвинет ее снова.

—  Вы хотите оставить нас без оружия против вас, сохраняя возможность причинить нам вред, – сказал Сэм.

—  Да, но ненадолго. Как только вы точно узнаете, что мы используем, вы найдете способ это блокировать.

Последовала длинная пауза. Потом Сэм сказал:

—  Остановите атаки, и мы рассмотрим ваше предложение.

—  Мы их остановим, когда вы отведете границу в такое положение, что наша жизнь окажется вне опасности.

—  Да как вы вообще узнаете, что мы это сделали?

Я не совсем понял, снисходителен его тон или только слова, но был рад любому варианту. Чем ниже их мнение о наших возможностях, тем привлекательнее станет для них сделка.

– Тогда вам лучше отступить настолько, чтобы заработали все наши системы связи. Когда я смогу получать новости и пойму, что самолеты больше не падают, а электростанции не взрываются, тогда и мы прекратим огонь.

На этот раз молчание растянулось за пределы нерешительности. Его значок оставался на экране, но «С» не мигала. Я стиснул плечо, надеясь, что острая боль в нем вызвана лишь напряженными мышцами.

– Хорошо, – наконец услышал я. – Мы согласны. Мы начнем перемещать границу.

Я поехал искать круглосуточный магазинчик, где мог отыскаться старый аналоговый телевизор, стоящий в углу, чтобы не давать кассиру заснуть – гораздо вероятнее, что такой начнет работать раньше, чем восстановится беспроводная связь с моим лэптопом, – но Кэмпбелл меня опередил. Новозеландское радио и телевидение передавали, что «цифровое отключение» вроде бы прекращается, а десять минут спустя Элисон сообщила, что у нее появился доступ к Интернету. Многие главные серверы все еще не работали (или их сайты были сильно повреждены), но агентство «Рейтер» начало выдавать новости о кризисе.

Сэм держал слово, поэтому и мы прекратили контрудары. Элисон прочла на сайте «Рейтера» новости. Разбилось семнадцать самолетов, потерпели крушение четыре поезда. Имеются жертвы на нефтеперерабатывающем заводе и на нескольких промышленных предприятиях. Один из аналитиков назвал общее число жертв во всем мире – около пяти тысяч, и эта цифра продолжала расти.

Я отключил микрофон лэптопа и полминуты яростно матерился и лупил кулаком по приборной панели. Потом снова вышел на связь.

—   Я пересмотрел свои заметки, – сказал Юэнь. – Если моя интуиция чего-нибудь стоит, то теорема, которую я упоминал, верна: когда граница будет запечатана, у них не останется никакой возможности тронуть нас.

—   А как насчет чего-то положительного для них? – спросила Элисон. – Как вы полагаете, смогут они защититься от алгоритма Тима, как только поймут его суть?

—   И да, и нет, – ответил Юэнь, поразмыслив. – Любое скопление наших значений истинности, которое алгоритм перебросит на ту сторону, будет иметь негладкую границу, поэтому они смогут ликвидировать его чисто за счет вычислительной мощи. В этом смысле они никогда не останутся беззащитны. Но я не вижу, каким образом они смогут предотвратить сами атаки.

– Кроме как уничтожив нас, – сказал Кэмпбелл. Я услышал, как заплакал младенец.

– Это Лаура, – сказала Элисон. – Я здесь одна. Дайте мне пять минут.

Я обхватил голову руками. Я все еще не представлял, какой курс будет правильным. Если бы мы передали им алгоритм Кэмпбелла немедленно, предотвратил бы войну этот жест доброй воли? Или же нападение всего лишь началось бы раньше? И вообще, какое преступное тщеславие заставило нас троих решить, что мы сможем вынести бремя подобной ответственности? Пять тысяч человек погибли. «Ястребы», взявшие верх на той стороне, оценят наше предложение и решат, что нет иного выбора, кроме продолжения войны.

А если бы наша группа невольных заговорщиков передала это бремя правительствам в Канберре, Цюрихе, Пекине? Действительно ли тогда наступил бы мир? Или мне просто захотелось, чтобы еще больше рук обагрилось той же кровью, лишь бы разделить с кем-то нашу вину?

Идея пришла ко мне словно ниоткуда, сметя все прочие мысли.

– А есть хоть одна причина, по которой та сторона должна оставаться на связи?

– На связи с чем? – удивился Кэмпбелл.

—   С собой. Я о топологической связи. Они наверняка могут пронзить границу чем-то наподобие иглы, а потом извлечь ее, оставив своеобразный «пузырь» измененных значений истинности: нечто вроде форпоста на нашей стороне с идеально гладкой поверхностью, которая делает ее непроницаемой. Правильно?