— Я с нетерпением жду нового года и надеюсь, он будет лучше для всех нас!

***-

Убаюканный мерным ходом экипажа, теплом от переносной жаровни, предусмотрительно захваченной камердинером из Лондона, и чувством выполненного долга перед королевой и страной, Мельбурн наконец задремал.

Мысли о возвращении домой и коробочке с кольцом матери, приятно оттягивающей карман, возвращали на его усталое лицо тень лёгкой улыбки. Ему виделась Виктория, такая же нежная и прекрасная, как в последний вечер перед отъездом, и почти чувствовался запах ее неведомых духов. Уильям живо представлял, как она выбежит ему навстречу и, вдруг отбросив все условности, обовьет его шею руками. Он прижмёт ее к своему сердцу на глазах обитателей Брокета, не думая о чьих-то осуждающих взглядах. Теперь это уже совершенно не важно, ведь в скором времени они соединят свои души и судьбы перед Богом.

Впервые после стольких лет Мельбурн возвращался домой в таком радостным предвкушении, преисполненный согревающей душу надеждой.

Подступающие сумерки уже начали скрывать крыльцо главного входа. Экипаж хозяина встречали заученно вытянувшиеся фигуры лакеев и дворецкого. В глаза вышедшего из экипажа Мельбурна тут же бросился причудливый венок из остролиста, прикрепленный к входной двери. Это воплощение фантазии и мастерства мисс Кент вызвало совершенно счастливую улыбку на лице виконта, его ждали и готовились к встрече!

Но постная и невозмутимая физиономия дворецкого, и особенно его слова, быстро заставили Мельбурна вернуться из мира грёз.

Объяснения старого слуги продирались к его рассудку словно через плотную завесу тумана:

— Рады Вас видеть в добром здравии, милорд. Да, милорд, то есть, нет, милорд. Уехала ещё вчера вечером. Как же, не одна… Молодой джентльмен до чая… Нанятая карета из Лондона. Но, милорд, на этот счёт не было инструкций… Если бы Ваша Светлость распорядились…

Это казалось совершенно диким и невероятным, но Виктории больше не было в Брокет Холле. Сердце сжалось болезненным холодом, и он вдруг услышал свой собственный голос, едва не сорвавшийся на крик:

— Бренди в кабинет!

Мельбурн широкими отчаянными шагами пересёк холл. Если и есть всему этому хоть какое-то объяснение, то наверняка он найдет его в обители своих полуночных бдений и тревожных мыслей!

Первое, что Уильям увидел на письменном столе рабочего кабинета, был его портрет, написанный рукой Виктории. На нем стояла подпись автора и неожиданно далекая дата «12/28/04». Под массивным папье-маше обнаружился сложенный вчетверо листок.

Он порывисто развернул записку и первые мгновения не мог уловить значение букв и строк, как будто они никак не хотели проникать в его сознание. Но потом, собравшись, прочел написанное вновь:

«Я знаю, Уильям, что поступаю недостойно и подло, покидая Брокет Холл в Ваше отсутствие. Даже не попрощавшись, не сказав, как сильно я страдаю от того, что мне пришлось сделать… Но поверьте, так будет правильно для нас обоих. Я многое поняла за те дни, что провела здесь: у меня не было права вторгаться в Вашу жизнь, ставить под угрозу Ваше имя и карьеру, пытаться перекроить наши судьбы назло законам времени. Я люблю Вас, люблю слишком сильно, чтобы причинить хоть малейшее зло и навлечь беды, которых Вы не заслуживаете. И это, наверное, единственное мое оправдание.

Я уже никогда не узнаю, простите ли Вы меня, да и заслуживаю ли я Вашего прощения? Но каждое мгновение, проведенное рядом с Вами, каждый Ваш поцелуй и каждое слово навсегда останутся в моем сердце. Я никогда не смогу забыть…»

Он прочёл ещё раз и вот тогда, наконец, понял их однозначный прощальный смысл. Злость и отчаянье одновременно поднялись к самому горлу, и рука потянулась к стакану…

Глубокой ночью Хопкинс безмолвной тенью проскользнул в приоткрытую дверь кабинета, наметанным взглядом оценив обстановку внутри. Перед тем, как задуть свечи в канделябре, он бросил взгляд на акварельный портрет Мельбурна, лежавший на столе, и забрал недопитую хозяином бутылку. Дата, проставленная на рисунке привела его в полное замешательство. Что же означает это таинственное «04»?

Убедившись, что виконт наконец уснул тяжёлым, но милосердным сном, он тихо вышел, плотно прикрыв за собой дверь. За десять лет службы при Мельбурне Хопкинс был свидетелем всех его жизненных перипетий, но таким сломленным лорд не выглядел никогда. «В этот раз уж точно надо быть настороже. Придется спасать хозяина от самого себя». Роб горько усмехнулся. Ведь их знакомство, собственно, и началось со спасения.

Это случилось в то далекое время, когда лорд Мельбурн, недавно назначенный министром внутренних дел, еще хаживал мимо дома обворожительной миссис Нортон, делая для этого немалый крюк по дороге на службу в Уайтхолл. И восторженно ловил легкий взмах батистового платочка со знакомого балкона. Эта связь была сугубо платонической, состоящей из милых фраз, вздохов, изящных намеков и нежных писем. Однако мужской натуре Мельбурна иногда требовались не только высокие слова о дружбе и обмен пылкими взглядами. А потому он, бывало, заглядывал в заведение некой мадам N с очень воспитанными и утонченными мамзелями английского происхождения. Заведение это, конечно же, не стояло посреди респектабельных улиц Вестминстера или Белгравии, а было расположено на самой границе с Ист-эндом.

В один из погожих октябрьских вечеров Мельбурн решил отправиться по знакомому адресу в обитель веселых и раскованных девушек, с которыми можно было просто расслабиться, забыв на время тревоги и заботы. Карета виконта без опознавательных знаков с кучером и лакеем дожидалась за тихим сквером…

После приятного вечера он вышел уже в глубоких сумерках в хорошем настроении и слегка захмелевший от шампанского, которое так любили ласковые чаровницы из заведения мадам N. Вдруг из сумрака улицы выступили две внушительные фигуры. Вероятно, лорд был не первым беспечным посетителем, которого они здесь подкарауливали. Грабители не теряли времени даром, и скоро Мельбурн вынужден был вспомнить уроки бокса, тайно взятые им еще в университете Глазго. В Кембридже юные джентльмены не снисходили до такого плебейского вида спорта, а вот в Шотландии к этому относились проще.

Ловко, но с трудом уворачиваясь от ударов мозолистых кулаков, он поздно понял, что разумнее было бы добежать до своего экипажа, где его дожидались слуги. Но уверенности в том, что они смогут помочь не было, к тому же гордость не позволяла ему спасовать перед этим сбродом. Силы были явно не равны, но джентльмен к досаде нападавших, оказался не промах, и вот в свете промозглой осенней луны блеснуло лезвие…

Возможно, именно здесь, в этом темном безлюдном переулке на границе Ист-энда и закончилась бы жизнь виконта Мельбурна, если бы недалеко от места схватки не показалась чья-то крепкая коренастая фигура.

На помощь отбивающемуся от грабителей джентльмену Роб Хопкинс бросился не сразу. Сначала он наблюдал за его действиями совсем как праздный зритель, с толикой снисходительного восхищения. Но увидев нож у одного из нападавших, не медля ринулся на помощь неосторожному франту, так неудачно вышедшему в ночь из гостеприимного чрева всем известного заведения. В Хопкинсе было сильно чувство справедливости, а своеобразный уличный кодекс чести он уважал больше, чем закон.

Из драки они с виконтом вышли победителями, молодой крепыш практически не пострадал, но у Мельбурна было несколько неглубоких порезов и внушительный синяк на скуле. Преследовать незадачливых грабителей они не стали и сейчас молча стояли, разглядывая друг друга. Оба тяжело дышали, пот катился с их разгоряченных лиц градом, на которых вдруг появилась совсем мальчишеская улыбка.

Прощаясь со своим неожиданным спасителем у экипажа, Мельбурн протянул ему свою визитку. Молодой кокни прочёл имя и слегка присвистнул. Хопкинс вел в то время далеко неправедную жизнь и порой ходил по краю, но закон грубо не нарушал. Даже ему было известно имя нового министра внутренних дел страны. Несколькими днями позже он пришёл по указанному в визитке адресу, и к неудовольствию чопорного дворецкого был принят самим виконтом. Мельбурн имел с Хопкинсом по поводу его небезупречного прошлого продолжительную и откровенную беседу. Роб не стал врать и изворачиваться, что подкупило в нем министра, и он дал ему шанс начать новую жизнь, сделав не только своим телохранителем, но и за врожденный талант все схватывать на лету — камердинером. Ведь будучи сыном мелкого стряпчего, Хопкинс никогда не был ребенком трущоб и в детстве даже успел походить в школу. Но ранняя смерть отца и мать с детьми на руках, оставшаяся без средств к существованию, вытолкнули его на улицу в поисках заработка и куска хлеба. Детство закончилось в одночасье, и на смену ему пришли грязные доки Темзы, тяжёлая работа за гроши, общество городского сброда, выпивка и горькая наука выживать вопреки всему.