Недаром, увидев за плечом виконта фигуру крепыша-телохранителя, констебль, переведённый недавно из Ист-энда в Скотленд Ярд, не удержался и указал министру на знакомое лицо с нагловатой ухмылкой, так хорошо известное ему по старому месту службы.

Роб был мастером крепкого словца, но после поступления на службу к Мельбурну такого позволить себе уже не мог. Но от души веселился, когда министр, участвуя с полицейскими комиссарами в допросах задержанных душегубов, не понимал особо цветистых ругательств на языке кокни и просил своего камердинера быть переводчиком.

Ещё не раз за эти годы верный телохранитель выручал своего патрона из самых неприятных и щекотливых ситуаций. Но сейчас был особенный случай, и Хопкинс впервые не знал, что должен делать.

Когда на следующее утро камердинер осторожно просунул голову в дверь и увидел своего хозяина спящим в кресле, то решился бесшумно пересечь кабинет и поставить поднос с обжигающим чёрным кофе и свежими газетами на столик, стоящий рядом с ширмой. Несмотря на почти полуденный час, в комнате царил полумрак, и Хопкинс, ожидая скорого пробуждения Мельбурна, решил ретироваться отсюда прежде, чем проницательные зеленые глаза откроются и с неудовольствием остановятся на нем.

«Пусть сегодняшний день станет чуть милосердней к хозяину, и он сможет пережить этот неожиданный и болезненный удар судьбы», — думал Хопкинс, выходя из кабинета. А потом он поднялся выше, на этаж для прислуги, рассчитывая найти Рози в маленькой комнатке под самой крышей.

Сегодня он почему-то решился открыть свое суровое сердце нежной и скромной девушке из Дербишира.

Едва камердинер успел прикрыть за собой дверь, как тонкий аромат крепчайшего кофе достиг полусонного обоняния Мельбурна. Сейчас он окончательно проснётся от этого тяжелого предрассветного сна, и рассеяно посмотрит вокруг, собирая по частицам события самого длинного в своей жизни вечера и полной глухого отчаяния ночи.

Среди газет, лежащих перед ним на столике, он не сразу заметит свежий выпуск «Morning Chronicle» со статьей на последней странице: «Еще один театр лондонского Вест-Энда разделил судьбу Друри-Лейн!»

«На вечернем спектакле 29 декабря в стенах Королевского Викторианского театра имело место происшествие, вызвавшее недоумение и замешательство благородной публики.

Ещё до начала представления служащими театра в районе гримуборных кордебалета и миманса были замечены хорошо одетые джентльмен и таинственная леди в темно-красном. Высокий, импозантного вида господин прижимал руку к плечу и был заметно бледен. Они быстро прошли, явно намереваясь исчезнуть в недрах театра.

Вслед этой паре с чёрного хода театра в самых худших традициях нашей полицейской службы, сметая все на своём пути, показалась группа «бобби» под предводительством весьма одиозного господина с увесистой тростью и револьвером в руках. Он намеревался, несмотря на протесты присутствующих и директора вышеозначенного театра, преследовать джентльмена и его миниатюрную спутницу, заблаговременно растворившихся в глубине подсобных помещений.

Преследователи вернулись из недр храма Мельпомены почти через четверть часа в полном недоумении и не скрывали своего разочарования. Следов беглецов ими обнаружено не было.

Входы и выходы из театра были немедленно перекрыты для публики, а по периметру здания выставлены дополнительные силы полиции. Запоздало данный третий звонок к представлению не внёс спокойствия, и руководство театра было вынуждено объявить с авансцены о задержке спектакля. Недовольный ропот публики и мрачные фигуры полицейских в фойе никоим образом не способствовали умиротворению и наведению порядка. Ещё через полчаса занавес, наконец, был поднят, огни в зале погашены, представление началось…

Очевидцы происшествия были весьма противоречивы в описании таинственно исчезнувших незнакомцев. Особо впечатлительные натуры приписывали несомненное сходство в их явлении с театром Друри Лейн и его призраком, замеченным в начале декабря. Неужели в нашем городе куда больше мистического, чем это считалось ранее?

На вашего покорного слугу эти россказни не произвели должного впечатления, но шиллинг, выданный одному из служащих театра, смог ускорить мои поиски истины. И я незамедлительно готов изложить новые подробности этого весьма интригующего дела.

Вооружившись фонарём, в сопровождении вышеозначенного служащего, мы спустились в помещение для хранения декораций и бутафории театра. Смогли мы это сделать позже, как только полицейские покинули здание, а всеобщее возбуждение от случившегося окончательно улеглось. Следы множества ног, побывавших здесь до нас, были видны на пыльном каменном полу. Перед закрытой на замок массивной дверью мы огляделись — другого выхода из этого полуподвала обнаружить не удавалось. Маленькие, затянутые паутиной оконца шириной не более фута в расчёт брать не приходилось. В стоячем воздухе чувствовался едва уловимый аромат женских духов (я как знаток этого дамского «accessoire» могу поклясться — такого тонкого сочетания и поразительной стойкости я ещё не встречал ни у одной дамы в Лондоне!), а на пороге под дверью в неверном свете фонаря мне удалось различить едва заметные капли крови, чуть смазанные каблуком. Отпечаток каблука женского ботинка, я полагаю!

О своих находках в этом мрачном месте я, конечно же, не собирался уведомлять полицию, но Вас, дорогие читатели, не могу оставить в неведении. Ждём продолжения этой удивительной истории!

Корреспондент отдела криминальной хроники, мистер Д' О*.»

Вик с трудом разомкнула отяжелевшие веки, морщась от яркого искусственного света. Он был сейчас слишком резок для ее глаз, привыкших за несколько дней к мягкому полумраку и полутонам от зажженных свечей викторианской эпохи.

Шея и согнутая рука затекли от неудобной позы. На несколько минут она видимо совсем отключилась, привалившись к спинке пластикового сидения в равнодушно стерильном коридоре больницы. Здесь ежеминутно боролись за чью-то жизнь, хорошо отлаженная работа не прерывалась ни на секунду и медперсонал деловито проходил мимо, не замечая странно одетую молодую женщину, сидящую с отрешенным заплаканным лицом.

Всего два часа назад Вик, с истекающим кровью Альбертом, в машине скорой помощи добралась от театра до госпиталя Святого Фомы, и теперь ждала врача с новостями из операционной.

События этого длинного вечера вспоминались словно страшный сон. Скрипучий звук старенького радио слышался в захламлённом реквизитом коридоре, дверь в который они чудом смогли отомкнуть. Это показалось ей настолько нереальным, что она крепче обхватила своего спутника и сделала несколько торопливых шагов в ту сторону, откуда доносился звук. Радио надтреснутым гулом вело репортаж с очередного матча английской премьер-лиги. Ошибки быть не могло — переход состоялся! Надо было только найти выход и позвать на помощь. Вик плохо помнила, как они добрались до служебного входа в театр и каморки охранника.

По внутренней трансляции шёл спектакль и она поняла, что в пустых коридорах им сейчас никто и не попадётся, рассчитывать нужно только на себя и на расторопность охранника.

В больницу Альберта доставили почти в беспамятстве от большой кровопотери, и глядя на его мертвенно-бледное лицо, Вик, боясь отстать от бригады парамедиков, почти бежала рядом с каталкой и шептала: «Только бы успеть! Только бы…»

После первых самых отчаянных минут ожидания под операционной, к ней наконец вернулась способность мыслить рационально: «Надо как можно скорее связаться с баронессой Кобург!» Сейчас она перестанет дрожать, соберется и найдет дежурную медсестру, чтобы узнать, откуда можно сделать бесплатный телефонный звонок.

Через час с небольшим, в торжественной тишине бесконечно белого коридора послышался дробный стук каблуков. Вик подумала, что никогда на ее памяти мать Альберта не появлялась так оперативно.