Стихотворения и поэмы - Луконин Михаил Кузьмич 📖 Читаем онлайн книгу ❗ бесплатно. Страница 29

Всё утихало,

будто в море после шторма,

когда на берегу травинки и ракушки,

и сохли заплески,

затвердевали ровно,

как на щеке от сна следы подушки.

Дул ветер, дождь выветривая буднично.

Светлело всё.

И начинало петь под окнами.

Клевали сыто голуби у булочной,

и облокачивались облака на крыши мокрые.

Но остывало всё от неба близкого,

и после бури одиночество охватывало.

И всё в природе

от большой тоски

выискивало

кого-то,

где-то

и чем-то виноватого.

Тебе дышалось легче.

Дальше виделось.

Но замечала ты одни подробности.

Потом на жизнь чего-то вдруг обиделась.

И, смелой став,

зажмурилась от робости.

И было тебе трудно это вынести,

ты отвечаешь, нервно пальцы комкая.

Ты, чуткая,

всё понимающая,

тонкая,

становишься всё громче,

всё порывистей.

Тебя несет, уводит, жжет неведомое

и гонит, гонит к каждой небывалости,

Я понимаю,

что с тобой, девчонка бедная.

Но я молчу и замираю сам от жалости.

Ну, отдохни, я говорю,

пойми, одумайся.

Пойдем, я говорю, покамест звездно…

Всё прояснеет, говорю,

и всё обдуется…

Я говорю.

Зову тебя.

Наверно, поздно.

Как будто среди ночи разбудила —

так разлюбила.

Но ты сама еще не поняла,

что это было.

1962

Да,

нежность тихо-тихо так подкрадывается,

баюкает так мерно, как прибой.

Как будто бы

за что-то там оправдывается,

смиряется

и жертвует собой.

Она предупредительна, как счастьице,

улыбчива, как море вдалеке.

Та нежность

как приладится — и ластится.

Лепечет имя.

Гладит по щеке.

На пепелище, сжатое любовью,

на войлочных подошвах вышла ты.

К ней,

как сиделка,

села к изголовью

и подала осенние цветы.

О нежность,

ты —

прилежность принадлежности,

ты вырасти из милости могла,

из чувства долга

или так — из вежливости.

Ты думала — природу обвела!

Из жалобности выросла,

из жалости.

Ты можешь обмануть и заманить.

Но всё ж тебе,

хотя бы в самой малости,

пожара

никогда не заменить.

Я думаю порой о неизбежности.

Огонь под пеплом.

Да, огонь в крови.

А трудно будет этой жалкой нежности,

когда любовь

потребует любви.

1962

Нет памяти у счастья.

Просто нету.

Я проверял недавно

и давно.

Любая боль оставит сразу мету,

а счастье — нет.

Беспамятно оно.

Оно как воздух — чувствуем и знаем,

естественно, как воздух и вода.

Вот почему

и не запоминаем,

и к бедам не готовы никогда.

О счастье говорить — и то излишне.

Как сердце — полагается в груди,

пока не стиснет боль, оно неслышно,

и кажется — столетья впереди.

Удивлена ты:

я смеюсь, не плачу,

проститься с белым светом не спешу,

А я любую боль переиначу,

я памятью обид не дорожу.

Беспамятное счастье я не выдам,

мы — вдох и выдох,

связаны в одно.

Нас перессорить

бедам и обидам —

меня и счастье —

просто не дано.

1962

Из глины он тебя лепил,

податливую, словно глина.

А я тогда еще любил

легко,

доверчиво,

старинно.

Он убеждал тебя, что ты

не то, что есть.

Ты замирала.

Свои кудряшки подбирала,

меняла детские черты.

Он поправлял рукою позу,

корпел, неловкий ученик,

и из поэзии на прозу

переводил тебя в тот миг.

Ты в восхищении застыла.

Лепил он, лестью заманя.

Ты незаметно уходила

и от себя

и от меня.

Хотела крикнуть,

но смолчала.

Была сладка тебе беда.

Ты всё тончала и мельчала —

и растворилась без следа.

Вот выставлена.

Ну и что же?

Да это вовсе не она.

Изображенье у окна

с той, выдуманной мной, не схоже.

Ни в чем ее не нахожу,

легко смеюсь стряпне бездарной,

и мимо кошечки базарной

так равнодушно прохожу.

Та, что любил, — в моей судьбе,

я выдумал ее, как сказку.

А эту

гипсовую маску

посмертную —

возьми себе.

1962