Майоров бежал по извилистой каменистой тропе всё вверх и вверх. Бежал он быстрыми большими шагами, не глядя под ноги, а смотрел сквозь текучие облака холодноватого тумана на вершину сопки, где поводила ветвями старая скрипучая сосна.

Тяжести сапог он почти не чувствовал. Ноги отталкивались от замшелых валунов легко, возбуждённо, ноздри тревожно ловили все встречные запахи, потому что Майорову казалось, - он почти видел! - как по сопке идёт - на этот раз точно идёт! - нарушитель.

Прыгунов не отставал, но бежал резче. Дорога давалась ему трудней, и сладкие медовые запахи осенней тайги становились солоноватыми. Красные щёки его стали ещё жарче, а белёсые брови и ресницы совсем белыми.

Трудней бежалось Прыгунову и оттого, что он уже заранее, как только услышал сработку и схватил автомат, представил себе всю эту оплетённую диким виноградом и лимонником сопку Сладкую и почувствовал, как тяжело будет по ней бежать за длинным Майоровым.

Это ведь сопку только прозвали Сладкой - за виноград, за ягоду. А как побегать, так будет она вовсе солёной. Десять раз захочешь присесть, посидеть, окрест поглядеть.

Теперь гибкая фигура Майорова с неожиданной быстротой уходила с камня на камень - и эта тревожная быстрота подстёгивала Прыгунова. Он не оглядывался ни на склоны с потонувшими в зелени скалами, ни на малую вдали речушку, а прыгал, не обращая внимания на трудное дыхание и покалывающий глаза пот.

Иногда он успевал заметить бегущего впереди них могучего инструктора службы собак Артамонова, который торопился за громадным псом Бураном.

Вдруг Буран вспрыгнул на замшелый камень, оскалился, зарычал и, ощетинясь, бросился на трещавшие ломкие кусты.

- Что? - подбегая к Артамонову, крикнул Прыгунов, но уже по тому, как с досадой усмехнулся и покачал головой старший группы Майоров, понял всё сам.

Артамонов еле сдерживал пса:

- Ну что расходился, дурень? Что, медведя не видал? Или тебе винограда жалко? Всем хватит. Пусть себе идёт! Хорошо, что медведь, а не нарушитель.

Но Буран всё ещё вздрагивал, урчал и явно был с этим не согласен. И не оттого, что ему было жалко винограда! Лопай себе сколько угодно! Но уж если ты, бездельник, забрался лакомиться, то делай это так, чтобы народ, у которого служба, не гонял по сопке пять раз на день туда-сюда!

Да и Майоров тоже был не совсем согласен с Артамоновым. Глядя на крупный медвежий след, он с досадой отёр продолговатое загорелое лицо:

- Пятый!

- А ведь точно, пятый! - сказал Прыгунов, понимая, что Майорову лучше бы один нарушитель, чем пять медведей, но радуясь тому, что тревога кончилась добром, бежать уже не надо, а можно присесть на сосновое корневище и спокойно поглядеть, какая красивая вокруг земля.

- Да, пятый,-подтвердил Артамонов, грузно опускаясь рядом и обнимая за шею всё ещё дёргающего носом Бурана.- Но у нас что! - сказал он. - Вот на Болотистой - беда. Там ребята вынянчили себе на голову сразу двух косолапых, Мишку да Машку. Те себе выросли, в лес подались, в тайгу. Нагуляются за день - а обедать топают домой, на заставу. Налопаются - и опять в тайгу! Им забава, а нашему брату беги, смотри, кто там - Мишка, Машка или мистер Хапкинс! Замучили…

Майоров, позвонив на заставу, доложил, что границу перешёл медведь, и кивнул: «Да-да! Пятый!»

Буран ещё раз рыкнул медведю: «Вали-вали!» И все стали спускаться на дорогу, к машине.

Туман почти улетучился, и сквозь последние облачка уже хорошо была видна даль.

Справа от Сладкой, у железнодорожной линии, под утренним солнцем светилась красная кирпичная школа.

Впереди тянулась улица совхозных домов.

Слева, за убранным рисовым полем, белело в сосновой роще здание небольшого санатория, в который подышать хвойным воздухом приезжали люди со всего края.

А внизу, под самой сопкой, зелёным квадратиком виднелась застава.

От пробудившегося уже дневного тепла по сопке всплывали ароматы ягод, лимонника, шиповника.

Майоров вздохнул, посмотрел в самую даль - не видно ли там тепловоза или паровоза: до армии он был машинистом и жизни без рельсов, составов, без летящего навстречу ветра и стука колёс не представлял. Но поезда он не увидел. А заметил только человека, стоящего на школьном дворе среди кур.

Увидел ещё, как шевелится в болотце камыш и мелькает голова мальчишки, который от санатория к школе зачем-то ломится через камыши и тростник. Но это Майорова сейчас не занимало и, казалось, отношения к нему не имело.

А вот на машину, которая остановилась возле заставы, Майоров сразу обратил внимание. Она-то имела к нему самое прямое отношение.

- Кажется, привезли почту! - сказал Прыгунов, стянув на затылок фуражку, и посмотрел на Майорова.

- Пожалуй, привезли! - баском поддержал Артамонов и тоже посмотрел на Майорова с весёлым сочувствием.

- Привезли так привезли! - коротко сказал Майоров.

До армии он не только водил тепловозы, но был настоящим вожатым пионерского отряда. И, уходя в армию, обещал писать своим друзьям-пионерам про всё, что будет с ним на границе.

Приехал и сразу написал, что попал на геройскую заставу, на которой когда-то сержант Пахомов взял сразу шестерых нарушителей. И с той поры ему одно за другим стали приходить пионерские письма с одним вопросом: как идёт у вожатого служба и сколько нарушителей границы уже задержал лично он? Про службу он писал много. И про тайгу, и про своего приятеля Прыгунова, который научился бегом одолевать Сладкую сопку, и про повара Волкова, который любил зверей, и про пса Бурана. А вот что отвечать на главный вопрос?

Не напишешь ведь: у Пахомова шесть нарушителей, а у Майорова пять медведей! Писал он честно и чётко, что на его участке нарушителей нет. И с медведем встретиться бывает не просто… Но ведь охраняют границу не от медведей! Вот какое дело!

Поэтому-то сержант Майоров и его друзья смотрели внимательно на машину - не привезла ли она ему ещё письма - и не смотрели на людей, которые к ним отношения не имели.

И только Буран смотрел на всё сразу, будто уловил, что всё это: и машина, и школьный учитель, и мальчишка - уже имеют к сержанту Майорову самое прямое отношение.

У заставских ворот рядом с зелёным воинским «газиком», под которым возился шофёр Федя-удачливый, дважды переворачивавшийся, да уцелевший, стояли молодой начальник заставы капитан Щербаков и большелобый, похожий на писателя Гайдара, пограничный полковник.

Сдвинув фуражку с высокого лба на затылок, он смотрел сверху на загорелого крепыша Щербакова и говорил:

- Нет, Иван Фёдорович! Застава у тебя дельная - ничего не скажешь. И ребята, и посты - не подкопаешься. А вот рядом надо бы навести порядок.

- А чем не порядок? У нас всё добром! - сказал Щербаков.

- А кот в воздухе?! - изумлённо сказал полковник.- Кот в воздухе летает - это порядок?! ЧП!

- Товарищ полковник! Мальчишки! Иди знай, что им взбредёт в голову! Они, может, и поросёнка на воздушном шаре запустят!

- Ничего себе мальчишки! Запустить кота в воздух рядом с границей! - Полковник кивнул головой в небо, где неделю назад болтался на шаре-зонде запущенный ребятами кот. - Школа у тебя под боком. А мне из округа звонят. Да и секретарь райкома спрашивает: «А что, товарищ полковник, ваша застава не может помочь школе?» Как? - снова спросил полковник. - Неужто не сможем помочь, Иван Фёдорович? Столько на заставе комсомольцев, и ни одного вожатого не найдётся?