Он и в самом деле однажды видел, как веселившийся недавно Пират вышел на тропу, понюхал-понюхал, потом заме-тался, взвизгнул и отчаянно стал смотреть по сторонам, не понимая, куда это делся след.

Вожатый потянул его дальше, но через каких-нибудь сто метров повторилось то же самое.

Вожатый пнул Пирата, и Буран обрадовался, потому что это было справедливо! Можно было валять дурака на учебном занятии, когда от следа пахло ленью, потому что ка-кому-нибудь человеку тоже было лень прокладывать этот след. Но хитрить, прикидываться на службе было подло. И вожатый так и сказал: «Ну и подловатый пёс!»

Старый Сардар такого себе никогда бы не позволил! Он бежал лучше всех, в любую погоду, когда сытый Пират, прикинувшись захворавшим, валялся на мягком сене.

Как-то целую неделю шли на участке холодные дожди. И так же часто, как шли дожди, приходилось псам бегать в наряд. Но теперь не трём псам, а двум. Потому что, как только пограничники подходили к Пирату, который совсем недавно хитро и нагло смотрел на соседей, он тут же ложился, клал на вытянутые лапы морду и начинал кряхтеть, скулить, ему щупали нос, уши, и вожатый разводил руками:

- Болен!

И если бы Буран мог, он крикнул бы: врёт, он не болен! Болен Сардар! Послушайте, как он хрипит!

Но Сардар скулить не привык. Он поднимался вместо косившего глазом Пирата и бежал - в мокрые кусты, в камыши, в злые колючки, потому что его территория должна была быть в порядке!

Как-то под утро после ночной работы Буран задремал. Во сне он радостно жмурился: ему снился тёплый большой город, море и весёлые полосатые рубахи с полосатыми лапами. Но вдруг в город ворвался нарушитель, за которым он погнался, началась страшная погоня, какой Буран никогда не видел и не знал.

Он открыл глаза и понял, что с его сном смешался сон

Сардара. Это Сардар мчался за противником из последних сил, у него колотилось сердце и свистело в груди.

Уже наступило утро, а Сардар всё гнался, и погоне не было конца… Он должен был догнать нарушителя, хотя, может быть, бежал в последний раз.

Настоящие собаки всегда чувствуют этот последний раз, и Буран волновался и скулил, беспокоясь за товарища.

А беспечный Пират сидел себе как ни в чём не бывало, вертел головой, и, заметив это, Буран наливался злостью, шерсть на нём поднималась, и сдерживал он себя только потому, что пограничная собака должна уметь держать себя, как положено.

Но вот к клетке подошёл вожатый, просунул миску с похлёбкой.

И, почувствовав, что сейчас должно произойти, Буран насторожился.

Пират протиснул морду в клетку всё ещё гнавшегося за врагом Сардара, потянул миску к себе, и в тот же миг, перемахнув через ограду, Буран выбил дверь его клетки и всеми зубами впился в подлую морду вора…

Сбежавшиеся пограничники едва вытащили его из клетки и взяли на цепь. Приезжий инструктор службы собак развёл руками: «Ничего не понятно!» А вожатый - первый вожатый Бурана - заметил в клетке Пирата миску соседа, и сказал: «Почему не понятно? Всё понятно!»

И когда днём Пират без жалоб старательно шёл по следу, вожатому тоже всё стало понятно.

А Буран сидел на цепи и чувствовал себя настоящей, самой настоящей пограничной собакой…

Вот какую историю мог бы рассказать ребятам Буран, умей он говорить. Правда, новый вожатый Артамонов этого, может быть, и не знал, а может, для него эта история значения не имела: задержания противника здесь не было.

Но для Бурана это была история, без которой он, может, и не стал бы настоящей собакой.

Теперь Буран сидел у ног Артамонова и смотрел на сопки - то на левый, то на правый фланги, по которым, как всегда, шли дозоры, то поглядывал на ловившего свой хвост Удара, то на ребят, будто спрашивал: «Ну что ещё?»

А Майоров, сбросив, наконец, тренировочный костюм, потянулся во весь свой тополиный рост и протяжно - так, словно рядом кто-то был в чём-то виноват,-сказал:

- Да-а.

- А что «да»? -глянув исподлобья, спросила Зина.

- Вот какая история… Собаки-то, оказывается, вовсе не нужны. А мы-то думали, отряду нужна собака… А собака не нужна! - огорчённо заключил Майоров.

- Кто это сказал?! - разом закричали мальчишки.

- Такого никто и выдумать-то не мог! - сказал Ломоносов.-Всё наоборот.

А полная решимости Поросюша твёрдо сказала за всех:

- Отряду нужна собака!

- Это же я говорил вообще… А так - какой дурак откажется?! - виновато вздохнул Мышойкин.

- Да? - переспросил Майоров уже совсем другим, радостным тоном и сказал Прыгунову: - Оказывается, собака отряду нужна!

- Конечно,-сказал Прыгунов.-Очень нужна! - и обрадовался, будто разговор о собаке для отряда и ему был в новинку.

И только мудрый пёс Буран сидел спокойно. Он-то знал, что всё так и должно было быть. Потому что при нём и Майоров, и Прыгунов просили Артамонова дать маленькому Удару несколько хороших уроков и помочь ребятам вырастить из него настоящего пограничного пса. Конечно, Буран пони-мал, что учителем будет не только Артамонов, а и он, и трёпка, которую он, Буран, вместе с Ударом давал недавно нарушившему «границу» Майорову, была щенку тоже хорошим уроком.

- Ну так что же,-сказал Прыгунов, обращаясь к Майорову,-можно давать команду?

- Как ты думаешь? - спросил Майоров Артамонова.- Можно? Вырастят они хорошую пограничную собаку?

- А что же,-подумал вслух румяный Артамонов,- Новосибирские ребята вон какую Розу вырастили! Кузнецкие какого Амура подарили! А наши что ж, не смогут? Смогут!

И словно не ожидавший такого счастья Прыгунов, подмигнув ребятам, радостно скомандовал:

- Отряд! Становись! - И, оглядев мгновенно выстроившихся отрядовцев, певуче доложил Майорову: - Товарищ пионервожатый, отряд пионеров-школьников для принятия на воспитание пограничного щенка Удара построен! - и, зачем-то сказав: «Доложил рядовой Прыгунов», пристроился к ребятам.

Такое счастье привалило - никто ждать не ждал и думать не думал!

Будто насквозь просвеченные солнышком, шли ребята домой по сегодняшней тропе и вспоминали всё, что было: на спортивных снарядах навертелись, песен Волкова под гитару - и про виноградную косточку и про московский троллейбус - наслушались, и дежурным убрать территорию заставы помогли, и с оленёнком Борькой наигрались!

Крепыш Удар бросался в ноги то к одному, то, поднимая острый угольно-жёлтый носишко, подкатывался к другому - ему было весело. С пограничниками, конечно, было тоже хорошо! Но они народ взрослый, серьёзный! А здесь свои - мальчишки!

До совхоза оставалось совсем близко, когда все спохватились: а где Удар будет жить?

- Так хоть у нас! - сказал Ломоносов.

Мышойкин тут же усмехнулся:

- Уж больно ты скромен, как я погляжу!

- Хорошо говоришь, чистый Иван Кузьмич?^ - улыбнулся в ответ Алёша.

- А ты-то кто? - сказал Мышойкин и посмотрел так, что все услышали что-то больное и обидное.

Зина так и срезала его взглядом, а Лёша пожал плечами: что с него возьмёшь? - и, вздохнув, повернулся к Вите:

- Так, может, ты и возьмёшь?

Но вмешалась Зина:

- Ещё чего! С ним нужно и рано вставать, и заниматься. Интересно, кто кого поднимать станет?!

- Так, может, у Мити? - сказал Алёша, хотя хотелось-то ему самому.

Митя забрал бы! Ещё как! И самому хочется, и маме в радость! Он представил, как идёт по сопкам с мелкокалиберкой, а рядом возле ноги бежит Удар. Но, подумав, сказал:

- За кем потянется - к тому и пойдёт!

Это было справедливо.

Мышойкин сразу отвернулся. Зато Поросюша высоко подняла курносый носишко и тряхнула косичкой: крепкими лапами Удар то и дело ударялся ей в сапожки, будто сам понимал, что жить отрядной собаке нужно у председателя совета отряда!

- А заниматься с ним как же? - спросил погодя Витя.

- Всем вместе! Подниматься на час раньше и заниматься,-сказал Митя.

Ребята подходили к дому. И ждали, как примет нового жильца Мария Ивановна Поросюша.