А она подхватила, чмокнула щенка в нос, потрясла: «Лапы-то, лапы!» - и крикнула через забор соседке Таракановой:

- Ну, всё, теперь лисе крышка, конец! - И снова подбросила Удара так, что Мышойкин ревниво сказал Зине:

- Ну ты на руки его всем не давай, не приваживай.

- Это я-то - все? - изумилась Мария Ивановна.

- А всё равно нельзя! - сказал Мышойкин.

- Пёс-то пограничный! - поддержал его Ломоносов.

- Ну раз пограничный - дело другое! - согласилась Мария Ивановна и опустила Удара на землю.

Он потоптался на месте, увидел дружелюбно вертевшего хвостом лохматого Бобку и, подпрыгивая, стал его атаковать так, что из-за забора выглянул ещё один сосед Поросюши и улыбнулся:

- Вот это пёс, вот это, броня крепка, пёс! Тут уж в самом деле конец Патрикеевне.

Стало вечереть. И, потрепав на прощание щенка, ребята пошли по домам. Митя свернул к низкому деревянному забору, из-за которого, грустно улыбаясь, давно высматривала его мама. А Алёша отправился к санаторию через посёлок, приглядываясь - по ходу движения - к местности, а по дороге - к следам. Урок следопытства-то надо было закреплять сразу!

«Вот это,-заметил он шедший бочком отпечаток,-след Ивана Антоновича «Броня крепка». Сразу видно, прихрамывал. Вот здесь лапы Зинкиного Бобика. А вот - во быстрые! - от резиновых сапожек Марии Ивановны. Видно, в магазин бегала. То-то Бобка за ней следом катился!»

Всё было, а вот лисьих-то следов что-то не попадалось.

Зато то тут, то там неразлучно впечатывались в сухую дорожную пыль две пары следищ от рубцовых резиновых сапог и одна от заграничных туфель, которые они с Митей видели однажды возле костра. То-то возле жареной гусятинки выплясывали!

Алёша посмотрел вдоль улицы, тянувшейся через посёлок, и в самом конце её, у магазина, заметил три фигуры…

«Интересно, а сегодня у Таракановых лиса никого не сграбастала?» - подумал он, и тут же услышал шорох останавливающихся колёс, стук дверцы, и, оглянувшись, увидел выглядывающего из «газика» начальника заставы.

- Здравствуй, Ломоносов!-весело кивнул Щербаков.

- Здравствуйте! - ответил Алёша радостно: как это его запросто, по-свойски признали - и так улыбнулся, что Щербаков заметил в зубах у него просвет и охнул:

- Ох ты! А зуб-то где?

- Лечиться потопал! - отшутился Алёша.

- А сам откуда? - спросил Щербаков.-Из школы?

- Нет, с заставы!

- Что-то я вас сегодня не видел,-удивился Щербаков.

- Так вы на правый фланг ездили!

- Смотри-ка, всё узнал!-повернулся к шофёру Щербаков.- Ну-ка, садись, рассказывай, что там у нас было. Нам бы вроде по пути. Я ведь тоже до санатория.

- А что было…-сказал, забираясь в машину, довольный Ломоносов.-Занимались на снарядах. На кольцах да на буме!

- Ишь ты! А ещё?

- А ещё нам вручили на воспитание пса Удара!

- Да ну? - сказал с удивлением Щербаков.-Это кто же?

- Прыгунов и Майоров! - радостно доложил Алёша.

- Смотри-ка! - ещё больше удивился Щербаков.- Не ожидал, что Майоров такое может - своего любимого пса! Вообще-то, конечно, может! Человек он хороший! - сказал капитан.

- Ещё какой! - сказал Алёша и, понизив голое, добавил: - Одна только беда у человека…

- Какая?

- Так ведь сами знаете: ребятам писать - а у него ни одного нарушителя.

- Это точно! - согласился Щербаков.-Нарушителя ни одного… За то и знак ему дали «Отличник погранвойск», что на его участке ни одного нарушения. Может, видал?

Ломоносов кивнул: звезду с силуэтом пограничника он на груди сержанта приметил.

В это время машина подъехала к магазину, возле которого вразвалку стояли двое старых Алёшиных знакомых, а третий уже закрывал за собой дверь…

Щербаков неодобрительно качнул головой - видно, и ему надоели эти фигуры,-а водитель спросил:

- Товарищ капитан, разрешите сбегать за спичками?

- По-быстрому! - кивнул Щербаков и ещё раз присмотрелся к курившим шабашникам, а Алёша второй уже раз за сегодняшний день задал один и тот же вопрос:

- Товарищ капитан, как вы мыслите, если человек переходит все добрые границы, он - нарушитель?

- Ишь,- усмехнулся Щербаков, но, подумав, рассудил: - Если переходит наши законы, человеческие границы,-то нарушитель. Смотришь,-сказал он,-у него и документы в порядке, и у себя он дома, а на мой взгляд - нарушитель!

Последнее слово он произнёс безоговорочно.

Ломоносов что-то весело смекнул, будто взял на заметку, и сказал:

- Мама моя так и говорит про кое-кого: «Переходят все границы». А вот Иван Кузьмич,-тут Алёша посмотрел на Щербакова,-грустит: какая такая граница - ни нарушителей, ничего, хоть снимай её с дела!

- Ну это он зря,-улыбнулся Щербаков.-Граница, сам видишь, есть везде и во всём. Между хорошим и плохим, злым и добрым. А что касается нас -так я сам такой, что каждое утро обменивался бы на границе букетами. Хорошими букетами. Вон какие кругом цветы! - Он кивнул на сопки.-Только было бы всё хорошо! И в их доме, и в нашем доме. Мы ведь этого и хотим. Хотим, чтобы на другой стороне этого тоже всегда хотели. И верим, что так будет! А если не так,- сказал он,- мы вам букет, а вы нам дубинку - так уж извините! Так ведь?

В это время из магазина, пряча в куртку бутылку, вышел мужчина в «лисьих» туфлях. А за ним, подбрасывая коробок спичек, выбежал водитель, забрался в машину и взглянул на Щербакова: «Поехали?»

Скоро среди соснового бора забелел санаторий, над ним светлой ниточкой потянулся дымок. Это Иванов, Бугров, Фёдоров испытывал кочегарку: скоро, глядишь, и сорвутся первые холодные ветры…

Щербаков, посмотрев на дымок, подумал: «И заставе пора готовиться» - и, повернувшись к Алёше, спросил:

- А ты что, с Иваном Кузьмичом не ладишь?

- Так почему не лажу? Лажу! - сказал Алёша.

- А балуешь?

- Не очень. Ну бывает! От скуки! Хотел бы не ослушаться,-улыбнулся Алёша, -да не всегда получается.

- Это как же?

- А так! Кабы нескучно было, так я, может, самым послушным бы был! Смирным бы не был, а послушным был! - сказал он и вздохнул.-А тут чуть что - нескромный. Скажем, в космос запустят космонавтов. Ведь тоже хочется, правда? - спросил Алёша.

- Ну, хочется! - разом улыбнулись и Щербаков и водитель.

- Вот! - Ломоносов пожал плечами.-А только скажи, в ответ сразу: куда тебе?! И опять - нескромно! А чего же так? Если не хотеть - так ничего и не добьёшься!

- И верно! - сказал водитель.

- Ну, а только ответь - так сразу - то «зазнайка», а то и «безотцовщина».

Щербаков вздохнул и нахмурился, но тут же решил:

- Нет, обидеть он не хотел, а срывался так, от огорчения.

- Ясно, не хотел, - подтвердил Алёша.-И всё равно неправильно. С отцом, бывало, наговоришься, наспоришься про весь мир, про все дела. Только думай. А тут чуть что - «твоё ли это дело?» - Алёша замолчал.

Щербаков нахмурился, а потом спросил:

- А где отец?

- Так сварился, - как-то просто и горько сказал Алёша.

- Это как же? - Щербаков повернулся к нему всем корпусом, и зеленоватые глаза насторожились: не ослышался ли… И водитель тоже быстро повернул голову:

- Делся куда, что ли?

- Да нет. Сварился,-повторил Алёша.-Тоннель они пробивали бригадой. Он бригадиром на стройке был. Одну скалу пробили, начали другую - как ударит пар, и горячая вода хлынула! Он и навалился на дыру спиной!

- Да ты что?! - воскликнул Щербаков.

- А чё! Чтоб другие-то выбрались… Он и закрыл.

- Вот тебе и мир, вот тебе и граница! - быстро сказал Щербаков и, помедлив, спросил: - Ты-то понимаешь, что это? А? Это же, как Матросов!

Алёша подумал, сказал:

- Ну, Матросов, тот шёл на дот…

- Но дело одно, суть одна! - горячо сказал Щербаков.- А в школе ты про это говорил?

- Нет,-сказал Алёша.

- А зря!

- А отец бы и сам ничего не сказал.-И, вспомнив отца, Алёша улыбнулся: - Он заводящий был, весёлый. Стихи любил, песни любил. А чуть что, говорил: «Тоска - гробовая доска, а песня - птица!»