Видно, было в этом что-то такое, с чем Ивану Кузьмичу соглашаться не хотелось.

- У нас по совхозу Одиссей не разгуливал,-рассмеялся он.

- А Пржевальский, а Арсеньев, а Карацупа! Да здесь у каждой тропинки свои легенды! - сказал Щербаков.

«Ну, у них подвиги и дела другие»,-одними глазами возразил Иван Кузьмич. И, уловив в этом взгляде сопротивление, Щербаков ответил и Кузьмичу и ребятам:

- А какие дела? Геракл по-умному вычистил конюшни - подвиг. Завалил вепря - подвиг. А кто такой вепрь?

- Кабан,-сказал Витя Мышойкин.

- А у нас старшина Полтавский двенадцать кабанов завалил! И рысь руками взял! Чем не легенда! Хоть Гомера зови! - Ему самому понравилось, что его старшина мог бы попасть в легендарные герои.

Ребята ловили каждое слово, понимая, что спор тут шёл не только о древней истории.

- Нет, простые человеческие дела они делали, людей славили и созвездия им посвящали! - сказал убеждённо Щербаков. И, вдруг вспомнив что-то, торжествующе вски-пул руку: - Вот у них и комбайнер Поросюша из нашего совхоза вошёл бы в легенду!

Ребята переглянулись, а Иван Кузьмич озадаченно спросил:

- А что Поросюша? - Фамилия его ученицы, стоявшей здесь Зинки, была Поросюша, и отец её был совхозным комбайнером.

- А то,- сказал Щербаков, - выполнил за время уборки три плана! Про него теперь весь край знает. Читали?

Зина покраснела.

- Не читали?! - укоризненно сказал Щербаков и кивнул: - А ну, пошли!

Войдя в кабинет, капитан взял со стола свежую газету и поднял её в руке так, что прямо с первой страницы ребятам заулыбался портрет Зинкиного отца, над которым большими буквами было напечатано: «Героям жатвы слава!»

Зина всё больше краснела. Она об этом и знать ничего не знала.

Митя довольно улыбался: летом он работал на комбайне у Поросюши в помощниках!

Иван Кузьмич взял газету и, приблизив её к самому лицу, стал читать подпись под снимком, а Ломоносов улыбнулся:

- Вот это отец!

- Отец! - сказал Щербаков. Зинка замигала, а капитан весело спросил: - Ну так чем же комбайнер Поросюша хуже Геракла или Одиссея. А? Как вы думаете? Или он не достоин легенды?

Иван Кузьмич промолчал, а Ломоносов сказал:

- А кто говорит, что хуже? Геракла не хуже. А Одиссея так и подавно!

- Вот! - сказал Щербаков.

А Иван Кузьмич, сощурясь, полюбопытствовал:

- А отчего же Ломоносов не жалует Одиссея?

- А он хоть смел да умён, а товарища оговорил, и того насмерть камнями забили! - сказал решительно Алёша.

- Ну, Ломоносов, велик! - покачал головой Мышойкин так, что и младший Мышойкин посмотрел на товарища с пренебрежением: - Уже и на Одиссея замахивается! Всё-то он знает, всё-то читал!

- Где ж всё? - сказал Алёша.-Это я в детской книге вычитал!

- А отчего «Ломоносов»? - спросил Щербаков и улыбнулся: - Уж не родня ли?

- Родня или нет, а однофамильцы да земляки мы точно,- сказал Алёша.

- Скромности бы тебе ещё у однофамильца занять,- вздохнул Иван Кузьмич, и Алёша обиделся:

- Ну, кабы он, по-вашему, скромен был, так от Холмогор-то до Москвы пешком никогда не дотопал!

Насупясь, он тряхнул головой, и Иван Кузьмич, вдруг отвернувшись, вздохнул: - Эх, безотцовщина!

Алёша привычно усмехнулся, а Митя вдруг вздрогнул, помрачнел и опустил глаза.

В это время зазвонил телефон, Щербаков поднял трубку, послушал и улыбнулся:

- Значит, шестой? - И засмеялся: - Ну беда! Просто беда! - И положил трубку.

Но следом раздался новый звонок, и Щербаков, сняв трубку снова, сказал:

- Капитан Щербаков слушает. Так точно! Всё в порядке, товарищ полковник.-И, посмотрев на взволнованных, но внимательно прислушивающихся гостей, улыбнулся: - А они давно здесь. Всё честь по чести. Поможем. Выполним. Майоров и Прыгунов! Честное пионерское!

Он посмотрел в окно. Там уже всё становилось ярко-алым, голубизна наливалась жаром. И сопка, по которой шли Прыгунов и Майоров, казалась горячей, как вулкан.

Щербаков взял газету и, отдав её Зине: «Держи!» - вывел делегацию во двор.

Под знакомым ореховым деревом один пограничник стриг другого машинкой. У большого стола, над которым висела лампа, ещё двое чистили автоматы, и оттуда доносился запах оружейного масла.

Мимо пограничного столба с часовым Щербаков провёл ребят к обложенному белёным кирпичом холмику с маленькой строгой пирамидкой, над которой алела пятиконечная звезда, а посредине - на фото - темнело совсем молодое скуластое лицо. Умные внимательные глаза смотрели на подошедших требовательно и строго. А под фото на металлической пластинке была выбита подпись:

«Рядовой Сергей Пастухов. Геройски погиб при задержании опасного нарушителя границы».

Брови Щербакова сдвинулись, он провёл по пирамидке ладонью и сказал:

- И у нас есть история. Ещё какая!

Иван Кузьмич наклонился, посмотрел на фото.

Глаза его широко раскрылись - будто что-то узнали или вспомнили. Он заторопился.

Щербаков проводил гостей за ворота.

И смотревший с вышки дозорный скоро увидел, как они дошли по дороге до школы и там разделились.

Ломоносов шёл через примятый утром тростник, отводя руками попадающиеся на пути высокие пушистые стебли. Шёл весело, что-то напевая. Ветер в лицо всегда напоминал ему родное побережье, море, полное кораблей, катеров. И сам он тогда торопился грудью на ветер, как крепкий морской катерок.

Вот и теперь он был как на волне, потому что день выдался просто-таки хороший!

Чудной Иван Кузьмич! «Нет событий!» Да тут за один-то день столько всего наворочалось! И на заставе были, и вожатого выпросили, оленёнка у барсука вырвали. Правда, вырвал-то рядовой Волков. Тоже чудеса! Фамилия - Волков, а сам на зайчонка смахивает! А начальник - хороший мужик! Дело знает. И историю-то! А как Поросюше отца преподнёс? Тоже событие! Всему району слава! И точно, чем он хуже Геракла или Одиссея?

Одно только малость Ломоносова кольнуло, подпортило настроение: «Безотцовщина!» А какая он такая безотцовщина?

- Никакая не безотцовщина! - сказал Алёша почти отцовскими словами.

Алёша вспомнил живое, весёлое лицо отца. Он будто улыбнулся: «Ой, хорошо! Ну, хорошо!» Это отец так всегда говорил. Про шторм, про море. У него всё - хорошо. «Ой, хорошо!» Уж кто-кто, а отец всегда с ним! Хоть и далеко они с мамой без него забрались, а всё одно отец с ним да с мамой: чуть что - так и советует: «Дело, сынок, давай, дело! Неча зря землю коптить. Да и фамилию надо оправдывать!»

И насчёт того, чтобы после восьми классов в мореходку идти, не давить маме на плечи, Алёша тоже с ним - хоть и без него - рассудил.

- Ну что ж, дело так дело! - сказал Алёша сам себе, вдавливая покрепче сапог в кусты,-Пока доберусь, можно и математику сделать.

Он стал прикидывать в уме задачку про два спешащих навстречу поезда, переступил через ленивую дряблую лягушку, как вдруг услышал хруст, сзади, и быстро оглянулся. За ним, неловко ступая, шёл нахмурившийся Митя.

- А ты куда? - обрадованно удивился Алёша.

- Лекарство для мамы в санатории попросить. Дома кончилось.-Митя грустно улыбнулся. В глазах его, под большими чёрными бровями, всегда светилась доброта.

Он был старше ребят на целый год и в школу сейчас пошёл, потому что ехать в интернат не мог: маму больную не оставишь! За ней нужен присмотр. Так что ходил он опять в пятый, хотя, дожидаясь отца, дома всё учил за шестой. Только когда отец вернётся? Опять после моря затерялся, не пишет! Оттого и вздрогнул он при неловком слове «безотцовщина»: отец-то вроде и был и словно его не было.

Но всё это Митя переживал почти молча, только крепче сжимал упругие серьёзные губы…

А мама прихварывала всё больше. Хорошо, что совхоз помогал да соседи…

- Лекарство нужно! - согласился Алёша.-Может, и у нас дома что найдётся. Мама даст.

Немного они прошли, слушая, как хрустят под ногами сочные, остро пахнущие камышины, и вдруг Ломоносов сказал: