Я пытался вглядываться в лица, но он перебирал фотографии слишком быстро.

— Минуточку, — остановил его я, указывая на одну фотографию. — По-моему, это он.

— «Зефиры», — сказал старичок неодобрительным тоном. — Да, это они — «Зефиры».

На фотографии были сняты пятеро парней. Все пятеро негры. На них были те же блестящие костюмы, что я видел на одиночном снимке. Все пятеро натянуто улыбались, словно недовольные тем. что их снимают.

— Вы знаете их имена? — спросил я.

Он повернул фотографию. Имена были нацарапаны сзади.

— Зик, Зак, Грек, Джордж и Счастливчик. Это они. — Я вытащил записную книжку. — Слушайте, а вы уверены, что их стоит приглашать на вечеринку вашей дочери? Это же хулиганье.

— Ничего, на один вечер сойдут. Вы не знаете, где их найти?

— Знаю, конечно. — Старичок указал большим пальцем в сторону улицы. — Они работают по ночам в «Электрическом апельсине». Все негры там околачиваются.

— Спасибо, — сказал я и пошел к выходу.

— Будьте осторожней, — посоветовала на прощанье старушка.

Элан Зеннер поразил меня своими размерами. Я прикинул, что росту в нем метр восемьдесят пять и весу килограммов сто.

Натолкнулся я на него, когда он выходил из закрытого стадиона «Диллон» после окончания тренировки. Зеннер был прямо, из душевой; его короткие черные волосы еще не успели просохнуть, и он старательно протирал их, словно исполняя совет тренера никогда не выходить с мокрой головой. Он сказал мне, что спешит пообедать и сесть заниматься, так что разговаривать нам пришлось на ходу, пересекая мост Ларса Андерсона по направлению к общежитиям Гарвардского университета. Сначала я болтал о пустяках. Зеннер учился на последнем курсе Леверетского колледжа. Основным предметом у него была история. Он сказал, что недоволен темой своей дипломной работы. И никак не может решить, стоит ли ему соваться на юридический факультет. На юридическом со спортсменами не больно-то цацкаются, только отметки подавай. Может, лучше все-таки податься на юридический в Йель. Говорят, там повеселей.

Наконец я заговорил о Карен.

— Как, и вы о том же?

— Не понимаю.

— Это уже второй раз за сегодняшний день. До вас здесь побывал Чудила.

— Чудила?

— Отец ее. Она его так называла. Она его по-всякому называла.

— Вы с ним говорили?

— Он приезжал ко мне, — уклончиво сказал Зеннер. — Ну и… я послал его подальше. Потому что не хочу в это впутываться.

— Но вы и так уже впутались.

— Черта с два! — Он стал переходить дорогу, ловко лавируя между машинами.

— Вы знаете, что с ней произошло? — спросил я.

— Послушайте, я знаю об этом больше других, больше даже, чем ее родители, больше, чем кто бы то ни было.

— Но вы не хотите впутываться.

— Выходит, что так.

— Видите ли, — сказал я. — Это ведь очень серьезное дело. Одного человека обвиняют в ее гибели. Вы должны сказать мне все, что знаете.

— Она была хорошая девчонка, — сказал он, — но у нее были свои трудности. Были у нас с ней и общие трудности. Началось все как нельзя лучше, а потом трудности слишком уж разрослись, и на том дело пришлось кончить. Вот и все. А теперь отстаньте от меня!

— По ходу процесса защита вызовет вас как свидетеля. А там уж придется давать показания под присягой.

— Нигде никаких показаний я давать не собираюсь.

— А это без вас решат, — сказал я. — Разве что процесса вообще не будет.

— То есть?

— То есть нам с вами лучше поговорить.

Мы прошли два квартала по Массачусетс-авеню в сторону центральной площади и уселись за столик в грязной маленькой таверне. Над стойкой бара виднелся экран цветного телевизора. Мы заказали по кружке пива и в ожидании стали слушать прогноз погоды. Диктор, жизнерадостный толстый коротышка, с веселой улыбкой предсказал дожди на завтра и на послезавтра.

— А вас это с какой стороны касается? — спросил Зеннер.

— Я считаю, что Ли невиновен.

Он рассмеялся:

— Вы единственный, кто так считает.

Появилось пиво. Я уплатил. Он отхлебнул из своей кружки и слизнул с губ пену.

— Ладно, — сказал он, удобнее устраиваясь в тесной кабинке. — Я расскажу вам все по порядку. Я познакомился с ней на вечеринке прошлой весной, приблизительно в апреле. Мы с ней поняли друг друга с первого взгляда. Да, я ничего о ней не знал. Красивая девчонка, вот и все! Я догадывался, что ей мало лет. Но сколько, узнал только на следующее утро. И чуть не обалдел. Подумать только! Шестнадцать… — Он отпил полкружки одним глотком. — Ну, мы начали встречаться, и мало-помалу я о ней кое-что узнал. — У нее была такая манера рассказывать— понемногу… очень хитрая, вроде как в старых многосерийных фильмах: «Продолжение следует», или «В субботу вы сможете увидеть следующую серию». В таком роде. На это она была мастерица. В июне, в самом начале июня, она заканчивала школу, и я сказал, что приеду посмотреть торжественную часть. Она не захотела. Я спросил, почему. Тут-то все и выяснилось: про ее родителей, и про то, что я не придусь ко Двору. Она мне все разъяснила, и я тут же с ней порвал. Тогда меня это здорово задело, но теперь мне как-то все равно.

— Больше вы никогда ее не видели?

— Видел один раз. Пожалуй, это было в конце июля. Я устроился на строительство на Мысе, работенка была непыльная, и много знакомых ребят туда же понаехало. Там я о ней кое-чего понаслушался, такого, о чем мне никто не говорил, пока мы крутили любовь. Про то, как ее достаточно пальцем поманить. Про то, как она ненавидит отца. И еще я узнал, что она делала аборт и потом рассказывала, будто это ребенок от меня. — Он допил пиво и жестом подозвал бармена. Мы заказали еще по одной. — Однажды я повстречался с ней совершенно случайно. Я ее спрашиваю, правда ли это насчет аборта, и она отвечает, что правда. Я спрашиваю, мой ли это был ребенок, а она и глазом не моргнув отвечает, что, мол, почем ей знать, кто отец. Ну, я послал ее куда подальше и отошел. Тогда она бежит ко мне и начинает просить прощения и предлагает опять дружить и опять встречаться. Я говорю, нет, мол, поздно. Тут она в слезы. Ну, в общем, я сказал, что заеду за ней вечером.

— И как? Заехали?

— Ага. И получилось Бог знает что.

— Прошлым летом она жила на Мысе?

— Говорила, будто живет, работает в какой-то картинной галерее. Но я слышал, что она почти все время проводила на Бикон Хилле. У нее там были приятели какие-то — неистовые.

— Кто были эти приятели?

— Почем я знаю. Приятели, и все.

— Вы с кем-нибудь из них были знакомы?

— Только с одной. Как-то раз на вечеринке на Мысе меня познакомили с девчонкой, которую звали Энджела и про которую говорили, что она дружит с Карен. Энджела Харли или Харди. Что-то в этом роде. Очень красивая, но странная.

— Чем именно?

— Да просто странная. Чокнутая какая-то. Когда я с ней познакомился, она была сильно на взводе — уж не знаю там, напилась или накурилась чего. Она не переставая несла какую-то околесицу, вроде: «В одном носу у Бога силы хватит на целого хилого». Говорить с ней было просто невозможно. А жаль — девчонка здорово красивая.

— Вы когда-нибудь встречали родителей Карен?

— Да, — сказал он. — Один раз. Тоже хорошая парочка. Несгибаемый старик и очень даже сгибаемая дамочка. Неудивительно, что Карен их ненавидела.

— Из чего вы заключили, что она их ненавидела?

— А о чем, вы думаете, она со мной говорила? О своих родителях. Часами. Она ненавидела Чудилу. Иногда она его называла Саваофом. Мачехе она тоже давала прозвища, только вы, услышав, не поверите. Странно, а вот свою мать она очень любила. Родную мать. Та умерла, когда Карен было четырнадцать или пятнадцать. По-моему, с того все и пошло, неистовость эта, наркотики и дикие выходки. Ей хотелось, чтобы все считали ее безудержной. Хотела возмущать всех своим поведением. Будто ей обязательно надо было что-то доказать. Наркотики употребляла обязательно на людях. Говорили, будто она стала законченной наркоманкой, но я не знаю, так ли это. На Мысе она очень многим умудрилась насолить, и поэтому про нее плели Бог знает что. Например, что Карен Рендал с кем угодно и где угодно. — При этих словах его слегка передернуло.