— Вы к ней хорошо относились? — спросил я.

— Да, — ответил он. — Покуда мог.

— Тогда, на Мысе, вы виделись с ней последний раз?

— Да! — Подоспела новая порция пива. Элан взял свою кружку и несколько секунд вертел ее в руках. — Впрочем, нет, это я соврал.

— Вы еще раз виделись с ней?

Он ответил не сразу.

— В воскресенье. В прошлое воскресенье. Было уже самое время идти обедать. Накануне я напился на вечеринке после матча. Напился зверски и очень страдал с перепоя. Меня беспокоило, каков я буду на тренировке в понедельник. Я был у себя в комнате и одевался, хотел сходить пообедать. Завязывал галстук. Это мне удалось только с третьего захода, потому что он все съезжал набок. Чувствовал я себя препогано, и к тому же трещала голова. И тут вдруг входит она, прямо в комнату, будто ее только и ждали.

— А вы не ждали?

— Вот уж кого не ждал, так это ее! Все мои соседи по комнате уже ушли обедать, и я был один. Она попросила, чтобы я взял ее с собой пообедать. Я ответил «нет».

— Почему?

— Потому что не хотел ее видеть. Она была как чума, как зараза. Я не хотел видеть ее. И попросил «Будь так добра, уйди!». Но она не ушла. Уселась, закурила и сказала, что, конечно, между нами все кончено, но ей нужно с кем-нибудь поговорить. Ну, этого-то я и раньше наслышался — меня не удивишь. Но она не уходила. Сказала, что я единственный человек, больше ей делиться не с кем. В конце концов я сдался. Сел и сказал: «Ладно, говори».

— О чем вы разговаривали?

— О ней. Это была ее излюбленная тема. О ней самой, о ее родителях» о брате.

— Она была дружна с братом?

— До некоторой степени. Только он тоже человек без взлетов, вроде Чудилы. Ничем, кроме медицины, не интересуется. Так что Карен больно-то с ним не откровенничала. Значит, сел я и стал слушать. Она поговорила сперва о колледже, потом об этой дурацкой йоге, которой вдруг увлеклась — знаете, когда два раза в день по полчаса предаешься созерцанию. Она только начала этим заниматься и была в полном восторге.

— Как она держала себя в этот раз?

— Волновалась, — сказал Зеннер, — выкурила целую пачку, пока сидела у меня, и руки у нее все время были в движении. На ней было кольцо, и она то снимала его с пальца, то надевала, то вертела в руках. Все время, беспрерывно.

— Она говорила вам, зачем ей понадобилось приезжать из колледжа на уик-энд?

— Я спросил ее, и она ответила.

— Зачем же?

— Затем, что ей предстоит сделать аборт. Я ей не поверил. — Он кинул на меня быстрый взгляд и отхлебнул пива. — Я больше не верил ничему, что касалось ее. Вот в чем вся беда. В тот раз я просто отключился, отключил внимание. Иначе не мог, потому что она все еще была мне небезразлична.

— Для нее это не было секретом?

— Для нее ничто не было секретом, — сказал он. — Она все моментально подмечала. Она, как кошка, руководствовалась инстинктом, и он ее никогда не обманывал. Она могла войти в комнату, обвести присутствующих взглядом и тут же узнать, кто что о ком думает. Такое у нее было чутье.

— Вы говорили с ней относительно аборта?

— Нет. Потому что я не поверил ей. Я просто пропустил это мимо ушей. Но она вернулась к этой теме часом позже. Сказала, что ей страшно, что ей хочется побыть со мной. Несколько раз повторила, что ей страшно.

— Этому вы поверили?

— Я не знал, чему верить. Нет! Нет, я ей не поверил. — Он одним глотком допил пиво и поставил кружку на стол. — Послушайте, — сказал он, — ну что, собственно, от меня требовать? Она была психопатка. Все это знали, чего уж там. Доконали ее отношения с родителями и вообще со всеми. Она просто спятила.

— Как долго вы с ней разговаривали?

— Часа полтора. Потом я сказал, что мне пора обедать и садиться за книги и что хорошо бы она ушла. Ну, она и ушла.

— Вы не знаете, куда она пошла?

— Нет. Я спросил ее, но она только засмеялась и сказала, что никогда не знает заранее, куда идет.

Было уже поздно, когда я расстался с Зеннером, но я все-таки позвонил в кабинет Питера Рендала. Его не оказалось на месте. Я сказал, что он мне нужен срочно, и тогда сестра посоветовала позвонить ему в лабораторию. По вторникам и четвергам он часто работает там допоздна.

Я не стал звонить. Я просто пошел туда.

Питер Рендал был единственным членом семейства Рендалов, с которым я был знаком. Мы несколько раз встречались на званых вечерах то у того, то у другого врача. Не заметить его было невозможно, во-первых, потому, что он сразу же обращал на себя внимание, и, во-вторых, потому что он любил званые вечера и не пропускал ни одного.

Питер Рендал был титанически толст. Румяное лицо его тонуло в складках жира, Это был веселый, общительный человек, и смех его был заразителен. Он курил одну сигарету за другой, пил без меры, болтал без умолку, причем очень остроумно, словом, был душой любого общества и гвоздем вечера; он мог в два счета расшевелить кого угодно. Бетти Гейл, жена главного врача Линкольнской больницы, сказала как-то: «Это же великолепный образец общительного животного". Бетти вообще любила загибать подобные фразочки, но на этот раз она на удивление попала в точку. Питер Рендал действительно был общительным животным — компанейским, не склонным к самоанализу, непринужденным и добродушным. Благодаря остроумию и умению подойти к людям ему очень многое сходило с рук. Например, Питер мог запросто рассказать самый непристойный анекдот, он мог ухаживать за вашей женой, расплескивать вино, хамить хозяйке дома, жаловаться на жизнь — вообще делать все что угодно. Никто никогда на него не сердился, даже не делал вид, что сердится.

Лаборатория Питера Рендала находилась на пятом этаже крыла, занимаемого биохимическим отделением. Я шел по коридору и вдыхал запах, присущий всем лабораториям, — смесь ацетона, бунзеновских горелок, жидкого мыла и реактивов. Чистый, резкий запах. Его кабинет был невелик. Девушка в белом лабораторном халате сидела за столиком и печатала на машинке. Она была удивительно хороша собой, как, собственно, и следовало ожидать.

— Да? Могу я быть вам полезной?

— Я ищу доктора Рендала.

— Он вас ожидает?

— Не уверен. Я, правда, звонил, но ему могли не передать.

В глазах у нее промелькнуло то чуть надменное выражение, которое появляется у исследовательских работников, попадающих в общество лечащих врачей. Клиницисты, видите ли, мозгами не работают. Они возятся с такими нестерильными и ненаучными объектами, как больные.

— Пойдемте, — сказала девушка. — Он как раз начинает новый инкубационный цикл, — кинула она мне через плечо. — Ему сейчас некогда.

Мы вошли в лабораторию.

Питер Рендал склонился над белой крысой. Когда девушка вошла, он сказал:

— А, Бриджит! Как нельзя кстати… — И тут он увидел меня. — Ну, что у вас там еще?

— Моя фамилия Бэрри, — начал я. — Мне…

— Как же, как же! Я вас прекрасно помню. — Он отпустил крысу и пожал мне руку. Крыса юркнула через стол, но остановилась у края, испуганно заглядывая вниз, поводя носом. — Джон, насколько я помню? Конечно, мы несколько раз встречались. — Он снова подхватил крысу и усмехнулся. — Сказать правду, брат только что звонил мне насчет вас. Вы его порядком вывели из равновесия. «Сопляк, всюду сующий свой нос» — кажется, так он выразился. В другой раз не приставайте к его благоверной. Очевидно, вы сильно ее разгневали.

— Весьма сожалею.

— А вы не сожалейте, — жизнерадостно ответил Питер. Он повернулся к Бриджит и сказал: — Позовите остальных. Надо начинать опыт.

Бриджит наморщила носик, и Питер подмигнул ей.

Когда она вышла, он сказал:

— Так все-таки чем я могу быть вам полезен? Не представляю, почему вы захотели меня видеть. Бриджит — это я понял бы. Но меня — нет.

— Вы были лечащим врачом Карен Рендал? — спросил я.

— Что было, то было.

Он взял крысу и посадил ее в маленькую клетку. Затем обвел взглядом ряд клеток побольше, выискивая другую.