Леснер неоднократно признавался себе, что ненавидел Апокова, но тут же все-таки признавался в другом – что не променял бы его ни на кого и никогда. «Расстаться с проверенным предателем, которого выращивал годы? Это было бы непростительным расточительством, – говорил дочери. – Предательство – вот единственное, во что сейчас можно верить. Все остальные формы взаимоотношений между людьми изживают себя. Вот так-то, дочь! Великая мудрость – окружить себя одними предателями, чтобы не было никаких иллюзий, а потом разочарований. Потому что если друг предаст, то это – несчастье. А когда предатель предаст, то это норма, которая позволяет спокойно жить и работать. Так что, когда к замужеству будешь готовиться, ты хорошенько подумай и правильно выбери суженого».

Апоков, в свою очередь, эту теорию конечно же знал, полностью принимал и предавал Леснера регулярно, чтобы у того не возникало более серьезных опасений. Предавал не сильно и в ожидаемых обстоятельствах, чтобы потом получить прогнозируемых тумаков. Вот и сейчас, подбегая к воде, он только для вида вырвался вперед, чтобы тут же ретироваться назад, услышав угрозу, а вечером получить в зубы. Жертва невелика, но зато Михаил Юрьевич на некоторое время успокоится, выпустив пар. А раз успокоится, то, значит, ситуация останется все-таки под контролем. Под контролем Александра Завеновича Апокова.

Прыгнули в воду. Нет. Здесь Апокову ни за что не угнаться за Леснером, даже если бы он и хотел этого. Прозвище «морячок», подаренное Михаилу Юрьевичу еще в детстве, появилось, как и любые детские клички, неспроста. Еще тогда – известный танец вприсядочку под «Эх, яблочко!» Еще тогда – любимая форма – тельняшка, несмотря на запреты учительниц и директора школы. Еще с тех пор – жаргон с распальцовкой как способ общения с младшеклассниками, из-за которого потом пионера Леснера так и не приняли в комсомол. Кстати, именно из-за этого, а не из-за двоек, как считали одноклассники, и не из-за идеологических соображений, как утверждал позднее сам Леснер, раздавая интервью корреспондентам.

Ну да ладно. Все это в далеком советском прошлом, которое, будем надеяться, больше не повторится. А сейчас, бросившись в воду, Леснер настолько сильно оторвался от преследователей, что даже сам Белолыцин ахнул, видавший виды на охотах водных и сухопутных.

– Хорошо плывет, – задумался вслух премьер-министр, любуясь размашистым кролем основателя «Видео Унтерменшн». – Красиво, хоть акварелью фотографируй! Больше всех эфирных сетей для политблока добыл. А еще и плавает, как лосось на воздушной подушке! А ты почему не плывешь? – Он повернулся к Эзополю и нахмурил крылатые брови.

– А я болен, – соврал Юрий Михайлович, ежась под махровым полотенцем.

– Это плохо, что ты болен, – пожурил его Белолыцин. – Если хочешь в большую политику, то больным нельзя. А то окажешься ягненком в волчьем хлеву, как тот депутат из Красноярска.

– А я и не хочу в большую политику, Виктор Степанович, – продолжал кутаться Эзополь. – Мне бы деньжат…

– Деньжат?!

Белолыцин долго хохотал над подкупающей простотой Эзополя, ударяя себя по коленкам, а затем велел охране принести денег.

Следующим же днем Михаил Леснер взлетел на головокружительную политическую высоту. И ходил по кремлевским коридорам уже не как заискивающий посетитель, а почти как хозяин, с высоко поднятой головой и дыша полной грудью. Он, правда, немного смущался, когда встречал в тех же коридорах Виктора Степановича Белолыцина, который лично рекомендовал пиарщика президенту. И смущался вот почему. Белолыцин каждый раз приветствовал Михаила полным взмахом правой руки, имитируя тот судьбоносный бросок березовой палочки. И Леснеру ничего не оставалось, как отвечать на приветствие приветствием – позой человека, готовящегося к прыжку. Руки откинуты назад. Ноги полусогнуты в коленях. И подбородок. Волевой подбородок, выдвинутый вперед. Ничего не поделаешь, – политика.

Но зато впоследствии, когда для рядовых сотрудников «Видео Унтерменшн» организовывался очередной пикник (как правило, на берегу озера или речки), почти все знали, что придется плыть. Сначала палочку забрасывал сам Леснер, потом эту традицию поддержал Апоков, и не только для испытания собственных «сторожевых». Выездной организованный отдых – это сочетание выпивки с проверкой лояльности всего административного и творческого состава рекламного агентства. «Не забыли захватить мою палочку?» – «Не забыли, Александр Завенович!» – «Ну-ка несите ее сюда!» – «Вот, принесли!» Разбег! Замах! Бросок! А кто не плыл – в организации долго не задерживался.

* * *

– Апокова ко мне! – скомандовал Леснер, отгоняя прочь воспоминания и приосаниваясь на министерском кресле.

– Здравствуй, Миша!

– Во-первых, не Миша, а Михаил Юрьевич, – поправил его Леснер, насупясь. – Во-вторых, не «здравствуй», – а «здравствуйте». А в-третьих, дай мне прикурить, пожалуйста. – С этими словами Леснер забросил свою «зиппо» в дальний угол кабинета.

– С удовольствием. – Апоков не спеша и с достоинством встал, отошел, подобрал зажигалку, высек огонь, поднес к Леснеру.

Леснер прикурил.

– Что еще, Михаил Юрьевич?

– Ничего. Пошел вон.

Апоков вышел.

«Вроде бы по-прежнему лоялен, – задумался Леснер, пыхтя сигарой. – Виду не подал, что не любит вызовов по пустякам. Двинулся к зажигалке, правда, медленнее, нежели это делает Гусин или Буревич, однако, когда нагибался, попкой повел игриво. А это – лояльность».

Однако мелочь, казалось бы, совсем пустяковая мелочь, которая проявилась недавно и воплотилась в одной-единственной апоковской фразе, беспокоила Леснера, того самого Леснера, который каких только фраз себе не позволял. Тем не менее эта фраза добавила новые, непонятные тревожные черточки к давно уже сформировавшемуся портрету.

Письменные жалобы, которые поступали на Апокова регулярно, никак не могли смутить Леснера, он к ним привык. Автором большинства жалоб был Алексей Гусин, который, хоть и нанимал лучших сценаристов для такого дела, все равно никак не мог накопить ощущения опасности в голове главного пиарщика страны. «Не такой человек тебе нужен, Михаил Юрьевич! – стонал Гусин, приложив ладони к груди, когда добивался аудиенции. – Предаст он тебя, этот Апоков, вот чувствую, что предаст! Вот как пить дать, предаст!» «Да, предаст, – кивал головой Леснер, – знаю, что предаст, ну и что?» «Как что? Как что?! Это же подло! – продолжал Гусин свой истерический гипноз. – Это же подло – предавать человека, которому обязан карьерой! – Гусин сожалел, что во время разговора их разделял стол, не дающий возможности ухватить Леснера за колени. – Это же подло – предать кормильца, духовного отца своего!» «Да, подло, – подумав, соглашался Леснер, – ну и что?» «А то! А то! – Гусин заметался, пытаясь обойти стол, чтобы вплотную приблизиться к Леснеру. Но стол был хитрой конфигурации, и подхода к хозяину не было. Тогда он в отчаянии уронил голову на ореховую крышку и протянул руки в надежде на встречное движение. – А то! Чем держать этого скользкого армянина под боком, да еще на таком посту, не разумнее было бы подобрать хорошего верного человека из числа старых проверенных друзей и довериться ему?! – С этими словами Гусин достал ностальгические фотографии, на которых он сам когда-то был запечатлен вместе с Леснером во время рыбалки. – Вот смотри… Помнишь, как мы плотву вместе ловили? А вот здесь – леща… А вот тут мы идем с тобою и несем сазана. Помнишь, Миша? Не на банкетах, не на презентациях человек проверяется, а в горах, в походе и на рыбалке. Да… А вот здесь, – Гусин бережно вытащил еще одну фотографию, – а вот в этот день ты забыл захватить наживку, а я поделился с тобой мотылем, помнишь? Пустяки, конечно, этот мотыль… но вот представь, что на моем месте был бы Апоков, который, к слову будет сказано, и рыбу-то никогда не ловил, ну так вот представь, что на моем месте был бы Апоков. Поделился бы он с тобой мотылем, не зная, кем ты в будущем станешь, или не поделился?» «Ну, хорошо, я подумаю», – отвечал слегка тронутый Леснер, выпроваживая старого друга. А на следующий день, еще раз все это хорошенько просмотрев, вызвал Апокова, отдал ему фотографии и попросил вернуть их Гусину обратно.