На этотъ разъ и маркизъ разразился гнѣвомъ. Онъ тоже ударилъ кулакомъ по столу, да такъ сильно, что стаканы и тарелки зазвенѣли, и крикнулъ, вставая:

— А! ты хочешь, чтобъ я вспомнилъ старое?… Ну, хорошо же! Заплатишь ты мнѣ разомъ я за то, и за это!

— Ну, теперь надо смотрѣть въ оба! проворчалъ Коклико, засучивая рукава на всякій случай.

Маркизъ сдѣлалъ знакъ двумъ слугамъ, которые бросились на Гуго; но онъ былъ сильнѣй, чѣмъ думали, и однимъ ударомъ свалилъ обоихъ на-полъ.

Кадуръ подошелъ скорымъ шагомъ къ маркизу и сказалъ:

— Не позволитъ-ли мнѣ господинъ поговорить съ этимъ человѣкомъ? Онъ молодъ, какъ и я, и можетъ быть…

Но маркизъ оттолкнулъ его съ бѣшенствомъ и крикнулъ:

— Ты! убирайся, а не то я пришибу и тебя, невѣрная собака!

И обращаясь къ слугамъ:

— Схватить его, живаго или мертваго!

Охотники бросились на Гуго; Коклико и нѣсколько товарищей кинулись къ нему на помощъ; слуги друзей маркиза вмѣшались тоже въ общую свалку. Одинъ Кадуръ, сжавъ кулаки, держался въ сторонѣ. Посрединѣ залы, между опрокинутыми стульями, удары сыпались градомъ. Сидѣвшіе за столомъ громко смѣялись. Товарищи Гуго были и ростомъ меньше его, и гораздо слабѣй; нѣкоторые бросились вонъ; другіе, избитые, спрятались по угламъ; Коклико лежалъ ужъ безъ чувствъ наполу. Гуго долженъ былъ уступить силѣ и тоже упалъ. Все платье на немъ было въ клочкахъ; его связали веревками и положили на скамьѣ.

— А теперь — моя очередь, сказалъ маркизъ; такой скверный негодяй, какъ ты, стоитъ хорошаго наказанья… Вотъ тебя сейчасъ выпорютъ, какъ собаку.

— Меня! крикнулъ Гуго и сдѣлалъ отчаянное усиліе разорвать давившія его^ веревки.

— Ничего не сдѣлаешь, возразилъ маркизъ: веревки вопьются тебѣ въ тѣло прежде, чѣмъ лопнутъ.

И въ самомъ дѣлѣ, вокругъ кистей его рукъ показались красныя полосы, а самыя руки посинѣли.

Между тѣмъ, съ него сорвали платье и ремнемъ привязали ему крѣпко ноги и плечи къ скамьѣ, растянувши его спиной кверху.

Одинъ изъ охотниковъ взялъ въ руки длинный и гибкій ивовый прутъ и нѣсколько разъ свистнулъ имъ по воздуху.

— Бей! крикнулъ маркизъ.

Глухой стонъ, вырванный скорѣй бѣшенствомъ, чѣмъ болью, раздался за первымъ ударомъ. За третьимъ — Гуго лишился чувствъ.

— Довольно! сказалъ маркизъ и велѣлъ развязать ремень и веревки и прыснуть ему въ лицо водой, чтобъ принести въ чувство.

— Вотъ какъ наказываютъ школьниковъ, прибавилъ онъ.

— Маркизъ, сказалъ Гуго, устремивъ на него глаза, налитые кровью, напрасно вы меня не убили: я отмщу вамъ.

— Попробуй! отвѣчалъ маркизъ съ презрѣньемъ и сѣлъ снова за столъ.

Гуго возвращался въ Тестеру, какъ помѣшанный. Жилы у него надулись, виски бились, въ головѣ раздавался звонъ. Онъ спрашивалъ себя, неужели все это было съ нимъ въ самомъ дѣлѣ: эта встрѣча, брань, борьба, розги?… Онъ весь вздрагивалъ и крики бѣшенства вырывались у него изъ груди. Коклико тащился кое-какъ, вслѣдъ за нимъ.

Когда Гуго прошелъ уже мимо послѣднихъ домовъ деревни, онъ услышалъ за собою шаги бѣжавшаго человѣка. Онъ обернулся и узналъ араба; бѣлый бурнусъ его развѣвался по вѣтру; онъ скоро догналъ Гуго и, положивъ руку ему на плечо, сказалъ ему:

— Ты былъ храбръ, будь теперь и терпѣливъ. Терпѣнье — это червь, подтачивающій корни дуба, это капля воды, пробивающая скалу.

Онъ снялъ свою руку съ плеча Гуго и бросился назадъ, завернувшись въ широкія складки своего бурнуса.

Агриппа первый увидѣлъ Гуго и былъ испуганъ выраженіемъ отчаянія на его лицѣ; прежде, чѣмъ онъ раскрылъ ротъ, Гуго сказалъ ему:

— Оставь меня, я прежде хочу говорить съ матушкой.

Онъ побѣжалъ къ ней въ комнату. Графиня ахнула, взглянувъ на него: предъ ней стоялъ графъ Гедеонъ, какимъ онъ бывалъ въ минуты сильнаго гнѣва. Гуго бросился къ ней и хриплымъ голосомъ, безъ слезъ, съ глухимъ бѣшенствомъ разсказалъ ей все, что случилось въ гостинницѣ Красной Лисицы, споръ, борьбу, удары и обморокъ свой, заключившій сѣченье.

Графиня де Монтестрюкъ страшно поблѣднѣла. Она схватила сына за руку и спросила:

— Ты отмстишь за себя?

— О! да, клянусь вамъ!

— Не клянись! я это вижу по твоимъ глазамъ… но — подожди!…

Это слово, напомнившее ему слово Кадура, заставило Гуго подскочить на мѣстъ.

— Ждать!… когда тамъ наверху есть десятокъ шпагъ, не считая той, которая виситъ въ головахъ моей кровати и покрыта пятнами крови по самую рукоятку!

— Подожди, говорю я тебѣ: месть — такое кушанье, которое надо ѣсть холоднымъ.

Графиня положила руку на голову сына, подумала съ минуту и продолжала:

— У тебя течетъ въ жилахъ благородная крови слѣдовательно, ты долженъ мстить со шпагой въ рукѣ, это ясно. Но ты не долженъ пасть въ этомъ поединкѣ первымъ! Что сталось бы со мной, еслибъ онъ убилъ тебя, этотъ маркизъ? онъ взялъ бы у меня еще сына послѣ замка!! нѣтъ!… нѣтъ!… Но еслибы и ты всадилъ ему шпагу въ грудь, и этого было бы еще мало!… Гдѣ же было бы страданье, гдѣ-жъ было бы униженье?… Что ты самъ перенесъ, надо, чтобъ и онъ перенесъ это же самое и такимъ же точно образомъ.

— Но какъ же это сдѣлать?

— Случай хоть и хромаетъ, но все-таки приходитъ!… Когда человѣкъ съ твоимъ именемъ получаетъ благодѣяніе, онъ воздаетъ за него сторицей; когда онъ получаетъ оскорбленіе, онъ возвращаетъ его вчетверо!… Нѣсколько мѣсяцевъ позднѣе или раньше, что-жъ это значитъ? Карауль, ищи; своимъ терпѣньемъ ты еще докажешь, что у тебя воля и долгая, и упорная… Готовься… не отдавай ничего случаю… думай только о томъ, какъ бы побѣдить… И знаешь-ли, почему я говорю тебѣ съ такой суровостью, сынъ мой? Потому, что ты носишь имя, у котораго нѣтъ другаго представителя и защитника, кромѣ тебя, и ты одинъ отвѣчаешь за это имя; потому, что твой долгъ — передать его безъ пятна тѣмъ, кто родится отъ тебя, такимъ точно, какимъ ты получилъ его отъ своего отца, умершаго со шпагой въ рукѣ, потому, что ты только еще вступаешь въ жизнь и дурно бы вступилъ въ нее, еслибъ не отмстилъ тому, кто нанесъ тебѣ смертельное оскорбленіе… Надо, чтобы по первому же твоему удару всѣ узнали, отъ какой крови ты происходишь… Да! моимъ голосомъ говоритъ тебѣ духъ отца твоего… Повинуйся ему… Маркизъ этотъ, говорятъ, опасный человѣкъ… надо, значитъ, чтобы рука твоя пріучилась еще лучше владѣть шпагой, надо изучить всѣ уловки… Ищи средствъ, составляй планъ; а когда прійдетъ часъ, когда ты будешь увѣренъ, что онъ у тебя въ рукахъ, — тогда вскочи и порази!

Изъ всего страшнаго отчаянья, подавлявшаго Гуго еще за минуту, на лицѣ у него осталась только синеватая блѣдность, да сверкающая молнія въ глазахъ. Волненіе улеглось въ немъ окончательно.

— Вы будете довольны мной, матушка, сказалъ онъ: я буду ждать и поражу.

Прошелъ день, и можно ужь было подумать, что сынъ графа Гедеона совсѣмъ забылъ о происшедшемъ въ гостинницѣ Красной Лисицы. Онъ не говорилъ объ этомъ ни съ кѣмъ, даже съ Коклико. Когда кто нибудь изъ бывшихъ при этомъ дѣлалъ какой-нибудь намекъ, Гуго дѣлалъ видъ, что не слышитъ, или разговаривалъ о другомъ. Однакожъ, онъ разсказалъ обо всемъ и повѣрилъ свои планы Агриппѣ.

— Графиня права, сказалъ старикъ, выслушавъ все внимательно: толковать о мщеніи — значитъ давать ему выдохнуться и разлетѣться дымомъ, а молчать — значитъ обдумывать его и давать ему укорениться… Съ тому-же, зачѣмъ и предупреждать своего врага?… особенно, пока сила на его сторонѣ!

Теперь еще чаще бывали они въ залѣ, гдѣ собрано было всякаго рода оружіе. Коклико ходилъ съ ними и туда и все удивлялся, къ чему это они фехтуютъ съ такимъ усердіемъ; но онъ такъ уже привыкъ подражать во всемъ Гуго, что и самъ часто снималъ шпагу со стѣны и тоже набивалъ себѣ руку.

Иногда Гуго требовалъ, чтобъ онъ становился рядомъ съ Агриппой и чтобъ они бились вдвоемъ противъ него одного. Удвоивая внимательность, Гуго успѣвалъ иногда сладить съ ними, благодаря своей ловкости и проворству.