У Франца ротъ былъ полонъ, и онъ не жалѣлъ вина; онъ только кивалъ головой въ знакъ согласія, не говоря ни слова.

Между тѣмъ графъ ходилъ взадъ и впередъ, и только каблуки его крѣпко стучали по землѣ. Проиграть шестьдесятъ тысячъ ливровъ въ какихъ-нибудь два часа! а чтобъ достать ихъ, въ недобрый часъ онъ заложилъ землю, лѣса, все, что у него оставалось. Раззоренье! Конечное раззоренье! А у него жена и сынъ! что теперь дѣлать? Тысяча черныхъ мыслей проносились у него въ умѣ, какъ стаи вороновъ по осеннему небу.

Кончивши скромный завтракъ, Джузеппе и Францъ стали подтягивать подпруги и зануздывать лошадей, и скоро вывели ихъ изъ конюшни. Прибѣжалъ слуга; графъ высыпалъ ему въ руку кошелекъ съ дюжиной серебряной мелочи, между которой блестѣлъ новенькій золотой.

— Золотой — хозяину; сказалъ онъ, слегка ударивъ его по плечамъ хлыстикомъ; а картечь — тебѣ, и ступай теперь выпить!

Черезъ минуту, графъ спускался по той самой узкой улицѣ, по которой поднимался ночью. Зеленоватый свѣтъ скользилъ по краямъ крышъ; кое-какія хозяйки пріотворили свои двери. Три лошади шли ровнымъ шагомъ. Графъ держалъ голову прямо, но брови были насуплены, а губы сжаты. По временамъ онъ гладилъ, рукой свою сѣдую бороду.

— Бѣдная Луиза! прошепталъ онъ. Есть еще мальчикъ, да у этого всегда будетъ шпага на боку!

Нужно было однакожъ на что нибудь рѣшиться. На что же? Взорвать себѣ черепъ изъ пистолета, кстати онъ былъ подъ рукой? Какъ можно? Неприлично ни дворянину, ни христіанину! А онъ графъ Гедеонъ-Поль де Монтестрюкъ, графъ Шаржполь, — былъ и хорошаго рода, и хорошій католикъ.

Поискать счастья на чужой сторонѣ? это годится для молодежи, которой и государи и женщины сладко улыбаются, но бородачей такъ любезно не встрѣчаютъ! Просить мѣста при дворѣ или губернаторскаго въ провинціи? Ему, въ пятьдесятъ лѣтъ, попрошайничать, какъ монаху! Развѣ для этого отецъ его, графъ Илья, передалъ ему родовой гербъ съ чернымъ скачущимъ конемъ на золотомъ полѣ и съ зеленой головой подъ шлемомъ, а надъ нимъ серебряной шпагой? Полно! развѣ это возможно?

Было ясно однакожь, что, продолжая такъ-же, онъ плохо кончитъ, а не для того же онъ родился на свѣтъ отъ благочестивой матери. Хотя бы у него осталось только одно имя, и его надо передать чистымъ сыну и даже, если можно, покрыть его новымъ блескомъ, какъ умирающее пламя вдругъ вспыхиваетъ новымъ свѣтомъ… Хорошо бы совершить какой-нибудь славный подвигъ, подвигъ, который бы принесъ кому нибудь пользу и который пришлось бы оросить своей кровью… Вотъ это было бы кстати и честному человѣку, и воину…

Проѣзжая мимо фонтана, сооруженнаго въ Лектурѣ еще римлянами и сохранившаго названіе фонтана Діаны, онъ вздумалъ обмыть руки и лицо холодной и чистой водой, наполнявшею широкій бассейнъ. Это умыванье, можетъ быть, успокоитъ пожирающую его лихорадку.

Онъ взошелъ подъ сводъ и погрузилъ голову и крѣпкіе кулаки въ ледяную воду.

— Молодцы были люди, вырывшіе этотъ бассейнъ на завоеванной землѣ! сказалъ онъ себѣ. Кто знаетъ? быть можетъ, въ этомъ ключѣ сидитъ нимфа и она вдохновитъ меня!

Графъ сѣлъ опять на коня и поѣхалъ по дорогѣ вдоль вала къ воротамъ, черезъ которыя онъ въѣхаль ночью. Заря начинала разгонять ночныя тѣни, которыя сливались къ западу, какъ черная драпировка. Равнина вдали тянулась къ горизонту, окрашенному опаловымъ свѣтомъ съ розовыми облаками. Вдоль извилистаго русла Жера тянулся рядъ тополей, стремившихся острыми вершинами къ небу, а луга по обоимъ берегамъ прятались въ бѣломъ туманѣ.

Натуры сильныя и дѣятельныя рѣдко поддаются впечатлѣнію пробуждающейся тихо и спокойно природы; но въ это утро графъ Гедеонъ былъ въ особенномъ расположеніи духа, внушавшемъ ему новыя мысли. Онъ окинулъ взоромъ эти широкія поля, пространный горизонтъ, долины, лѣса, между которыми онъ такъ давно гонялся за призраками, и, поддаваясь грустному чувству, спросилъ себя, сдѣлалъ-ли онъ хорошее употребленіе изъ отсчитанныхъ ему судьбою дней? Болѣзненный вздохъ вырвался изъ его груди и послужилъ ему отвѣтомъ.

Вдругъ ему что-то вспомнилось и онъ ударилъ себя по лбу.

— Да, именно такъ! сказалъ онъ себѣ.

И, обратясь къ своимъ товарищамъ, онъ спросилъ:

— Не знаетъ-ли который изъ васъ, что, старый герцогъ де Мирпуа у себя въ замкѣ, возлѣ Флеранса, или въ своемъ отелѣ въ Лектурѣ?

— Мнѣ говорили въ гостинницѣ, гдѣ мы провели ночь, сказалъ Джузеппе, что старый герцогъ возвратился вчера изъ Тулузы, и навѣрно, такъ рано онъ еще не уѣхалъ изъ города.

— Ну, такъ къ нему въ отель, и поскорѣй!

Графъ повернулъ назадъ, выѣхалъ на соборную площадь и остановился немного дальше передъ широкимъ порталомъ, тяжелые столбы котораго были увѣнчаны большими каменными шарами, позеленѣвшими отъ моха. Онъ поднялъ желѣзный молотокъ и ударилъ имъ въ дверь, которая тотчасъ же отворилась.

— Скажи своему господину, сказалъ онъ появившемуся слугѣ, что графъ де Монтестрюкъ желаетъ поговорить съ нимъ по дѣлу, нетерпящему отлагательства.

Минуты черезъ три тотъ же слуга вошелъ въ залу, куда ввели графа, и доложилъ ему, что герцогъ де Мирпуа его ожидаетъ.

Графъ Гедеонъ поднялся по великолѣнной каменной лѣстницѣ съ желѣзными перилами превосходной работы, прошелъ длинную анфиладу комнатъ и въ большомъ парадномъ салонѣ нашелъ герцога де Мирпуа, который встрѣтилъ его безъ шляпы.

— Графъ, сказалъ онъ вѣжливо, такой ранній визитъ доказываетъ, что у васъ есть ко мнѣ важное дѣло. Я желалъ бы имѣть возможность и удовольствіе оказать вамъ въ чемъ-нибудь услугу.

— Благодарю васъ за любезность, герцогъ, отвѣчалъ графъ де Монтестрюкъ; дѣло идетъ обо мнѣ, но объ васъ еще больше.

— Обо мнѣ?

— Вы сейчасъ это узнаете. Простите мнѣ прежде всего, что я вызову у васъ тяжелое воспоминаніе: у васъ была дочь, герцогъ?

Герцогъ де Мирпуа поблѣднѣлъ и, опершись на спинку кресла, отвѣчалъ:

— Ея ужъ нѣтъ больше, графъ; она не умерла, а посвятила себя Богу, и каждый день я ее оплакиваю, потому что каждый день я знаю, что она жива и что ужъ я никогда больше ея не увижу.

— Я знаю, какой ударъ обрушился на вашъ домъ… я знаю имя мерзавца, который совершилъ преступленіе! Меня удивляетъ одно только — что онъ еще живъ.

— У меня нѣтъ сына… я гнался за человѣкомъ, о которомъ вы говорите, догналъ его! Рука моя его вызвала… Вы знаете исторію дон-Діего, графъ; со мною было тоже… Онъ сломалъ мою шпагу и оставилъ мнѣ жизнь, а у меня нѣтъ Сида, чтобъ отмстить за меня.

— Ну, а еслибъ кто-нибудь вамъ сказалъ: я убью барона де-Саккаро или самъ погибну, чтобы вы ему дали?

— Что самъ бы онъ захотѣлъ… Этотъ домъ, мои замки, мои имѣнія… все, все! Съ меня довольно было-бы угла, гдѣ бы я могъ умереть.

— Всего этого слишкомъ много. Оставьте себѣ имѣнія и замки, оставьте себѣ этотъ домъ и ваши дома въ Ошѣ и въ Ковдомѣ. Я берусь убить барона де-Саккаро, немножко за себя, больше за васъ, но мнѣ не нужно ничего изъ всѣхъ вашихъ богатствъ… я прошу только вашего покровительства для женщины и для ребенка.

— Мой домъ имъ будетъ открытъ, даю вамъ въ томъ слово. А какъ зовутъ эту женщину?

— Графиня де Монтестрюкъ, которая сегодня же вечеромъ, можетъ быть, овдовѣетъ и приведетъ къ вамъ моего сына.

Герцогъ съ удивленіемъ взглянулъ на графа и спросилъ его:

— Значитъ, все, что разсказываютъ, правда?

— Да, герцогъ, я раззорился; мои послѣднія деньги исчезли сегодня ночью въ игорномъ притонѣ… Мнѣ стыдно и страшно подумать объ этомъ, но именно потому, что я такъ дурно жилъ, я хочу хорошо умереть… Кровь, говорятъ, омываетъ всякую грязь, а моя кровь прольется сегодня навѣрное до послѣдней капли.

Герцогъ де Мирпуа сдѣлалъ движеніе; графъ остановилъ его жестомъ.

— Я твердо рѣшился… вы мнѣ дали слово…. Остальное касается только одного меня…

— Но этотъ баронъ де Саккаро, вы развѣ знаете, гдѣ онъ теперь?

— Я, знаю, покрайней мѣрѣ, какъ напасть на его слѣды… и стану его искать, какъ ищейка слѣдитъ за дикимъ кабаномъ… раньше вечера я навѣрное настигну его… клянусь вамъ… А если я вернусь… тогда посмотримъ!..