Нам дало небо этот раз
Свой лихорадочный румянец.
Стонал паркет, как будто нас
Позвали и открыли танец.
Я руки сжал твои, и ты
Ответила пожатью тоже.
Еще немного б темноты,
И я бы видел ризы Божьи.
Но нас узнали зеркала
И взяли грустных на поруки —
Поцеловать в глуби стекла
Твои возлюбленные руки.
В стекле оставленных зеркал,
Что ты дарила отраженьем,
Безумный, может быть, алкал
Прижать уста к твоим коленям.
И боль его, и боль стекла
Звенела нераздельным стоном.
Ты в это зеркало вошла
И зеркало нашла — влюбленным.
Как бы глубокою резьбой
Запечатлелись эти плечи.
Осталось зеркало — тобой,
Хотя бы и давно ушедшей.
И, отражая облака,
Оно напомнит очертанье,
Где — боязлива и легка —
Ты внемлешь ласточки летанье.
О, как мне холодно вблизи
С тобою говорить о прошлом.
И ласточка на жалюзи
Летит в веселии оплошном.
Не надо! В этом этаже
Так рано наступают зимы,
И из Италии уже
Больные розы привозимы.
Здесь девушка роняет дни,
Глядясь в свое же отраженье…
Или мы, ласточка, одни,
И все лишь — головокруженье?
Мне явь и вымысел разъять
С недавних пор не стало силы:
Луна свой луч по рукоять
В живое сердце мне вонзила.
Царское Село. Осень 1917
«Сполохи». Берлин. 1922, № 10.