Корреспонденция с Ривьеры

Георгию Иванову

Молитвенник забытой веры —
Корреспонденция с Ривьеры,
Не читанная больше году,
Весеннюю хранит погоду.
На пинии, на апельсине
Вечерние стрекозы сини.
Лишь ирисы одни не пахнут.
Над ними зонтик ваш распахнут.
Ритмическою скован речью,
Гадаю, что я завтра встречу:
Ревнивую ль улыбку злую,
Соленую ль от поцелуя,
Вы на ночь двери ли запрете
И взвизгнет ключ при повороте,
Иль плюшевые только звери
На страже у прикрытой двери…
Но северная мгла из окон
Смывает сладкий яд волокон
Бумаги тонкой и немаркой
Под итальянской синей маркой.

Бедная баттерфляй

Марии Лёвберг

С горя ногти покусаю:
Он назвал меня «косая»,
При отъезде, невзначай…
Он любил мой желтый чай
И картинки Хокусая!
Пусть — косою, пусть — хромою,
Но я ногти в охре мою,
Чищу шелком с бахромою,
Не к тому, чтоб их кусать.
Можешь писем не писать.
Ведь довольно, ведь довольно
Мачты «Авраам Линкольна»
На песке рисует зонт
И гляжу на горизонт.
Угасаю, угасаю!
Только, милый, не скучай.
Ты любил мой желтый чай
И картинки Хокусая.

126 сонетов…

Напрасно мы гадали на Шекспире —
Удел разлуки был открыт в сонете…
Ваш профиль стерт, совсем как на монете,
И вянет пальма, листья растопыря.
Воспоминание в разбитой вазе
Не сохранит цветов увядшей дани,
Но странный выбор книги для гаданий
С моей судьбою в очевидной связи.
Сто двадцать шесть сонетов у Шекспира,
А свиток наших встреч — еще короче!
Улыбкою я губ не опорочу,
Когда печаль — острее, чем рапира.

Розы в книге

М.А. Кузмину

Не знаю, кто цветы из Ниццы
Вложил в мой рыцарский роман,
И покоробились страницы,
Порозовевши без румян.
От стебля маленькая складка,
— Как у принцессы на груди —
И так заманчиво и сладко?
Читать, а розы — впереди.
Но предостереженье, или
Пророчество мне наяву,
Что розами переложили
Одну лишь первую главу?

СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В СБОРНИКИ

«С чужого голоса пою…»

С чужого голоса пою
Мою печаль, мою беду,
Мою чужую жизнь веду,
Не узнаю ее — мою.
Моя чужая никогда,
Когда приду, не ждет семья
Меня; не ждет жена моя,
Моя чужая — навсегда.
И я мой голос перевью,
Со всей тоской в моем краю
Пою печаль, беду пою
С чужого голоса — мою.
Тринадцать поэтов. Пг., 1917.

В плену зеркал

Ек. Н. Белоцветовой

Нам дало небо этот раз
Свой лихорадочный румянец.
Стонал паркет, как будто нас
Позвали и открыли танец.
Я руки сжал твои, и ты
Ответила пожатью тоже.
Еще немного б темноты,
И я бы видел ризы Божьи.
Но нас узнали зеркала
И взяли грустных на поруки —
Поцеловать в глуби стекла
Твои возлюбленные руки.
В стекле оставленных зеркал,
Что ты дарила отраженьем,
Безумный, может быть, алкал
Прижать уста к твоим коленям.
И боль его, и боль стекла
Звенела нераздельным стоном.
Ты в это зеркало вошла
И зеркало нашла — влюбленным.
Как бы глубокою резьбой
Запечатлелись эти плечи.
Осталось зеркало — тобой,
Хотя бы и давно ушедшей.
И, отражая облака,
Оно напомнит очертанье,
Где — боязлива и легка —
Ты внемлешь ласточки летанье.
*
О, как мне холодно вблизи
С тобою говорить о прошлом.
И ласточка на жалюзи
Летит в веселии оплошном.
Не надо! В этом этаже
Так рано наступают зимы,
И из Италии уже
Больные розы привозимы.
Здесь девушка роняет дни,
Глядясь в свое же отраженье…
Или мы, ласточка, одни,
И все лишь — головокруженье?
Мне явь и вымысел разъять
С недавних пор не стало силы:
Луна свой луч по рукоять
В живое сердце мне вонзила.
Царское Село. Осень 1917
«Сполохи». Берлин. 1922, № 10.

1. «В комнатке, маленькой, как сердце…»

В комнатке, маленькой, как сердце,
Сжавшееся от любви,
Не давай мне стоять у дверцы,
А убегу — позови!
Звонкий голос твой слышен далече,
Звонкий голос — моя грусть.
На свои погребальные свечи —
На твой огонек — вернусь.
Званый я или незваный,
Желанный ли или нет,
Но твой я солдатик оловянный,
Игрушка ребячьих лет.
Другие с куклою играют,
У тебя ж солдатик свой,
И оловянное сердце тает
Подле свечки восковой.

Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: