Поиск
1962
" Изжил себя эпистолярный жанр. "
Изжил себя эпистолярный жанр.
Пропало это древнее искусство.
А было где излить сердечный жар,
продемонстрировать изящность вкуса.
Нет базы для высокопарных слов.
Уже давно демократична фраза,
давно подведена другая база,
и этим недоволен только сноб.
Под Новый год бегут по проводам,
презрев температурные ненастья,
мильон стереотипных телеграмм:
«здоровья»
тчк
«успехов».
«счастья».
Что ж, были свечи. После — керосин.
Почти что не нужны электроплитки.
Попробовал бы нынче Карамзин
излить себя в коротенькой открытке!
Что Карамзин, когда великий Блок,
согласно очень странному закону,
как пишут современники, не мог
освоить разговор по телефону.
Забыв, что здесь совсем другой контакт,
он в трубку говорил, как проповедник.
Потом молчал. Все выглядело так,
как будто где-то рядом собеседник.
Здесь за столом он только что сидел,
привстал к окну, готовый слушать
снова…
«Да-да»,
«Конечно»,
«Нет» — такого слога
великий Блок освоить не сумел.
1962
" Собаку переехала полуторка. "
Собаку переехала полуторка.
Собака терпеливо умирала.
Играли дети. Люди шли по улице.
Шли мимо, а собака умирала.
Я взял полураздавленного пса.
Я удивился на жестокость эту,
с проезжей части оттащил к кювету,
где пёс скончался через полчаса.
Я прибыл в этот городок вчера.
Гремели поезда. Мели метели.
Здесь рано наступали вечера.
Здесь на столбах плафоны не горели.
Здесь рано наступали вечера…
Заигранно, как старая пластинка,
скрипели ставни, пели флюгера,
в помойках возле каждого двора
хрипели доморощенные динго.
Им объявили смертную борьбу —
придумали отстрелы и облавы.
Здесь дети часто слышали стрельбу
и знали, что она не для забавы,
что будет безопаснее играть,
ходить из школы, ездить на салазках…
Естественно, кто думал о собаках,
когда им приходилось умирать?!
Я выглядел изрядным чудаком
на местном фоне всей охоты псовой.
Простительно. Я человек был новый,
поскольку не был с городом знаком
и с этой жизнью, зимней и суровой.
1963
ФЛАМИНГО
Л. Мартынову
Может быть, с Ганга, а может быть, с Инда
к Курьгальджинскому озеру прилетают фламинго.
Не белые лебеди, не серые гуси —
фламинго,
единственные в Союзе.
Может быть, с Инда, а может быть, с Ганга
прилетают.
Но странно, какая приманка,
что привлекает их в этом озере дальнем,
в этом климате, резко континентальном?
А чудес в Кургальджинском районе немало,
там шныряют ондатры, кричат пеликаны,
словно угли под ветром, расцветают тюльпаны,
и несутся полынною степью сайгаки,
быстроногие, словно борзые собаки.
Много редкостных тварей, много всяких диковин,
только вот до фламинго — куда далеко им!
Так хотел я увидеть в зарослях камышиных
этих птиц, бело&розовых, длинноногих.
Только очень нужны в Казахстане машины,
только очень длинны в Казахстане дороги.
Мне усталые говорили мужчины:
— Нет, не можем никак предоставить машины.
Вот отсеемся, свалим такую заботу,
вот тогда приезжайте, устроим охоту.
А покамест у нас установка иная,
а пока не мешайте — у нас посевная.
Я вздыхал, огорчённо фуражку снимая:
— Да, конечно… конечно… Важней посевная! —
Я случайно подумал: вдруг это несложно
посмотреть на фламинго.
Вдруг это возможно…
И ходил я по пашне за тракторами
и в хозяйственные вопросы совался,
всякими данными интересовался —
весновспашкою, зябью, занятыми парами.
И, сказать откровенно, в заботах серьёзных —
в бытовых,
в культмассовых,
в хлеборобных
забывал я этих красавиц сезонных,
забывал я об этих телах инородных,
Но ложился я спать — начинали мне сниться
в тишине щитовых совхозных гостиниц
элегантные, розовокрылые птицы,
танцевавшие медленный&медленный танец…
Вот и всё. Всё, что было. А я улетаю.
Что не видел фламинго — не сокрушаюсь..
Только жаль одного — насовсем улетаю.
— Вы вернётесь? — Вернусь! (Просто
так соглашаюсь.) —
Пассажиры несут рюкзаки, чемоданы,
и перед тем, как оставить земные заботы,
все работы, райцентры и аэропорты, —
поднимают в буфете литые стаканы.
Самолёт пролетел над полтысячью речек,
самолёт приземлился, подскочил, как кузнечик,
а над ним проплывают всё мимо и мимо
облака, бело-розовые, словно фламинго.
Вот уже разбежались, взлетели. Качаюсь
и в окошко гляжу. И с посёлком прощаюсь.
До свиданья! Едва ли уже я увижу
эту башню пожарную, ту саманную крышу.
Дело в том, что сюда я уже не успею.
Ну, а если успею, то всё это значит,
что куда-то ещё я тогда не успею.
Вот какая задача. А как же иначе?
И поэтому, видимо, я оглянулся.
И поэтому всем, тем, кто пашет, кто сеет,
кто встречает кого-то,
провожает кого-то,
тем, кто просто стоит или просто глазеет,
помахал я рукою
с борта самолёта.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: