Гость из Японии молча глядел на вещи. Стрельченко обернулся к нему, но тот даже не повел на него глазами. Худое, тонкое его лицо как бы окаменело, охваченное выражением глубочайшего душевного внимания.

Борис Стрельченко был очень молод. Но он был работник музея и уже привык к тому, что экспонаты, которые казались для него достоянием далекой истории, для многих людей могут быть самой их жизнью.

Он смотрел на своего спутника, старался представить себе его жизнь — и не мог. Он понимал только, что юность этого человека опалил огонь первых лет революции. Но как пересекся путь его с удивительной и пламенной судьбой Котовского? Где, в каких боях сражались они рядом? Худой человек с морщинистым желтым лицом стоял у витрины, где под стеклом лежала старая шинель с нашивками, стоял навытяжку, как солдат.

— Завтра мы сделаем для вас фотографии… — сказал Стрельченко негромко.

Гость из Японии вежливо раздвинул губы в улыбке, но не пошевельнулся. Стрельченко на цыпочках отошел.

В сводчатом коридоре прямо на него шел незнакомый человек.

— В отношении шкафов, — сказал он, глядя поверх головы Стрельченко. — Заподлицо будем врезать или как?

— Что? — не понял Стрельченко, все еще занятый своими мыслями.

— Предупреждаю, из сырого материала работать не буду, сколько ни просите! — сказал человек строго.

— Ясно… — Стрельченко наконец догадался, что перед ним старый краснодеревщик, который будет делать шкафы для экспонатов.

— Спирт нужен, — подумав, сказал краснодеревщик, и лицо у него сразу стало виноватым. — Для политуры.

Он что-то хотел добавить, но только поправил очки и, к облегчению Стрельченко, попрощался, обещав прийти завтра.

Усевшись за стол, Стрельченко придвинул к себе комплект «Серпа и молота» и углубился в чтение.

Но в это время в дверь постучали.

Стук был настолько деликатен, что поначалу научный сотрудник не обратил на него внимания.

Постучали снова, так же деликатно, но чуть погромче.

Вошла худенькая старушка.

Седые, коротко подстриженные ее волосы были аккуратно затянуты круглой старомодной гребенкой. Она была в скромном шерстяном платье и мальчиковых полуботинках на низких каблуках. Глаза ее неуверенно смотрели на Стрельченко.

— Присаживайтесь, прошу вас… — Стрельченко захлопнул папку.

Некоторое время они молча глядели друг на друга.

Старушка медлила. Стрельченко догадывался, что ее смущает его моложавость, которую он столько раз на день проклинал, и посетительнице кажется, что она ошиблась дверью.

Сам же он смотрел на нее с привычным чувством настороженного ожидания. Это чувство всегда охватывало его, когда в дверях его комнаты в музее появлялся незнакомый человек, и он, глядя на пришедшего, старался угадать, что именно привело сюда посетителя.

В руках старушки была только обычная дамская сумочка, и он покосился на эту старомодную, крокодиловой кожи сумку с отломанным замком. И действительно, старушка открыла сумку.

Она вынула оттуда клетчатый носовой платок, в который было что-то завернуто, и стала осторожно его распутывать. Развязывала платок она неловко: пальцы с подагрическими утолщениями плохо ее слушались.

— Позвольте, я помогу вам… — наконец сказал Стрельченко, не выдержав.

— Не затрудняйтесь, пожалуйста, — сдержанно ответила старушка.

Она справилась с узлом и аккуратно расправила платок. В нем лежала небольшая плоская медаль.

В центре медали, окруженная венцом листьев, была вычеканена фигура женщины, держащей в руках винтовку. Одетая в простое рабочее платье, с косынкой на уложенных вокруг головы тугих косах, женщина, слегка наклонив голову, вглядывалась вперед, и Стрельченко с неожиданным волнением рассматривал ее лицо, угадывая в нем облик Родины, какой она была в те далекие годы.

Внизу, под барельефом, значилась юбилейная дата: «1917—1920 гг.».

Научному сотруднику было известно о существовании такой медали, но увидел он ее впервые. Вертя в руках медаль, он быстро и деловито задавал посетительнице вопросы:

— Медаль принадлежит лично вам? Так-так… Простите, как ваша фамилия? Спасибо! Где вы, простите, работали в те годы? В Наркомпросе, говорите… Благодарю вас. А перед этим вы жили в Москве? Вот как! — Он перевернул медаль и стал рассматривать ее в лупу. — И чем же вы занимались? — продолжал он, разглядывая прочеканенный ободок.

Посетительница не ответила.

— Весьма любопытно, весьма! — сказал Стрельченко с удовольствием. — Таких медалей было выпущено немного. Так где, говорите, вы работали? В Самаре?

Он отодвинул медаль и поднял глаза. Посетительница скучающе смотрела в окно.

— Моя жизнь слишком длинна, чтобы сразу рассказать ее, — проговорила она. — Малознакомому человеку, к тому же…

— Простите, пожалуйста! — Стрельченко почувствовал, как горячая краска ползет у него по щекам. — Но вы должны понять: у нас такой порядок… Нам нужно знать происхождение каждой вещи, принесенной в музей….

— Я очень дорожу этой медалью, — сказала посетительница неприветливо. — Потому я и принесла ее сюда.

Наступила пауза.

Старушка захлопнула крокодиловую сумочку и поднялась.

— У меня есть кое-какие фотографии… — сказала она, глядя в окно. — Быть может, они представят для вас интерес…

— Весьма признателен! — поспешно ответил Стрельченко.

Сдержанно кивнув ему головой, старушка направилась к выходу.

— Простите, а это? — спросил Стрельченко, беря в руки медаль.

— Это, — сказала старушка с ударением, — это я оставляю вам, молодой человек! — Она посмотрела на него сквозь очки. — Буду рада, если медаль пригодится для музея. Прощайте.

И она закрыла за собою дверь.

Некоторое время Стрельченко сидел неподвижно, откинувшись на спинку кресла.

Он снова раскрыл комплект «Серпа и молота», но не мог сосредоточиться, сколько ни старался. Что за день был сегодня, что за день… Долго сидел он так, не отнимая рук от шершавых плотных листов и глядя перед собой.

Мысли его снова вернулись к Илье Денисовичу.

И вдруг он с щемящей ясностью ощутил, что никогда больше не увидит, как Илья Денисович входит в его комнату, как садится в кресло у окна, поворачивая к свету красивую седую голову, как смотрит на него, лукаво прищурясь…

Сквозь толстые стены старинного здания слабо, точно дыхание, доносился шум улицы. Было видно, как через двор протянулась чинная цепочка школьников, шествующих на экскурсию в музей. Сбоку, хозяйски оглядывая их, шагала учительница. Проходя мимо старой пушки у ворот, школьники замешкались, а самый маленький деловито и быстро полез на лафет. Учительница оглянулась на него, и мальчуган рысцой побежал к входной двери.

Стрельченко вздохнул, положил газеты в папку и направился домой.

На следующий день, едва научный сотрудник пришел в музей, в дверь его комнаты постучали. Стрельченко сразу узнал этот стук, деликатный и вместе с тем настойчивый.

— Войдите! — крикнул он, пригладив волосы.

Вошла вчерашняя старушка.

Она была в том же платье, но с кружевным воротником и бантиком. В руках ее была уже знакомая Борису крокодиловая сумка. Церемонно поздоровавшись, старушка села и положила сумку на худенькие колени.

Наступило молчание.

Как многие застенчивые люди, Борис Стрельченко не переносил затянувшихся пауз. Он начинал откашливаться, сморкаться, без толку открывать ящики, перекладывать с места на место карандаши… Но старушка, видимо, чувствовала себя преотлично. Неторопливо поворачивая голову, она оглядывала комнату; потом окинула взглядом Бориса, словно только сейчас увидела его. Помедлив еще немного, она открыла сумочку.

— Вот… — Она положила на стол несколько фотографий.

Стрельченко с первого взгляда узнал на фотографии человека в широкополой шляпе, его свисающие вниз усы, смелый и легкий поворот головы… Южное небо сверкало над воздушными, точно плывущими в воздухе, куполами пиний. За оградой висячего балкона угадывалось море. На том же балконе стоял неизвестный Стрельченко веселый бородач и еще один человек в светлой блузе; в его загорелом лице научный сотрудник смутно угадывал что-то знакомое.