— Петруша, тут я тебе открытки положила, — проговорила мать и, не удержавшись, всхлипнула. — Пиши с дороги…

Она наклонилась над деревянным сундучком, старательно укладывая в него Петину рубаху, а отец и сын молча стояли друг против друга, оба высокие, круглолицые, лобастые, с широкими плечами и белокурыми, упрямо торчащими чубами. Только у отца чуб был посветлей, чуть выбеленный сединой. Они молчали, точно готовясь сказать друг другу напоследок что-то очень важное, но так и не нашлись. Отец поцеловал Петю в губы и крепко, до боли, пожал ему руку. А мать долго гладила его по голове, пока отец не сказал шутливо:

— Что ты, мать, гладишь его, как маленького? Он скоро невесту в дом приведет. Слышишь, Петро, если жениться задумаешь, выбирай поскладней…

Все это Петя вспоминал, стоя на станции, возле платформы с грузовиками. Его сундучок и новенький ватник были уже аккуратно уложены в кабине. Рядом с Петей стоял другой шофер, тоже переправляющий машину на место назначения. Это был хмурый, молчаливый человек с цигаркой во рту, по фамилии Грибов. Когда Петя спросил его имя и отчество, тот мрачно ответил, не вынимая цигарки:

— Откликаюсь на Грибова…

Дни выдались свежие, задувал порывистый, колючий ветерок, хотя и стояла весна. Щеки у Пети посинели, но он не надевал ватника. На нем была синяя лыжная куртка и брюки, заправленные в сапоги; на голове лихо, бочком, сидела кепка. Грибов был одет в толстое пальто с порыжевшим меховым воротником.

— Симпатичная погодка! — сказал Петя и поглядел на небо. — День, видно, будет солнечный…

— Вот продует тебя на платформе, — сипло сказал Грибов, — тогда узнаешь, какая погода. Снимут с поезда, и будешь лежать в больнице на какой-нибудь станции… Очень даже просто!

— У меня болеть привычки нет! — добродушно ответил Петя. Он стоял, засунув руки в карманы, и весело глядел на Грибова.

Мимо них, скрипя сапогами, прошел кондуктор.

— По коням, по коням… — сказал он на ходу. — Сейчас отправление будут давать.

Лицо Грибова выражало скуку и недовольство. Он долго оглядывал платформу, словно примеривался, и вдруг с удивившей Петю ловкостью взобрался наверх.

Петя хотел прыгнуть за ним, но оступился, оцарапал палец и чуть не упал. Покраснев от досады, он прыгнул второй раз. Грибов уже залез в кабину. Подняв воротник, он привалился боком к спинке и закрыл глаза, собираясь, видимо, вздремнуть. Петя независимо прошел несколько раз по платформе, оглядывая грузовики, потом тоже полез в машину.

Внутри кабины пахло сильным и чистым запахом новой машины. Петя устроился поудобней и опустил боковое стекло.

И вот засвистел паровоз; тяжелый товарный состав всколыхнулся, словно по огромному его телу прошла дрожь, и тронулся вперед. Постепенно он набирал ход, и пошли мелькать с обеих сторон поля, опушенные зеленью молодые рощи, темные и торжественные хвойные леса. Сквозь открытое окно задувал ветер, но Петя не чувствовал его, он глядел на бегущую навстречу землю, на блеск рельсов, на деревья и новенькие будки стрелочников… Ему было весело и немного тревожно. Что-то ждет его впереди, каким будет путь, как встретят его на новой работе?..

Первые два дня в дороге прошли быстро. На станциях Петя бегал за кипятком, купил маленькую книжку рассказов Чехова, писал открытки матери и опускал их в ящик. Грибов, подремывая, сидел в кабине. На одной остановке он вдруг деловито слез с платформы.

Петя увидел его под навесом привокзального базарчика. Грибов держал в руке связку лука и говорил:

— Разве это лук? Настоящий лук должен так пахнуть, чтобы в носу крутило. А от этого лука соломой несет. Одно недоразумение!

Он долго торговался, сердито и подозрительно глядя на тяжелую связку, потом запихнул ее в корзинку. Через несколько минут Петя увидел его на станции. Грибов стоял возле киоска, молодой продавец в белом халате наливал ему в стаканчик водку. Грибов выпил, закусил луковицей и мрачно посмотрел на пустой стаканчик.

— Разве это водка? — сказал он, пожимая плечами. — От хорошей водки по всему организму пожар идет, А тут ни жару, ни радости. Ты эту водку, хитрая твоя душа, наверно, из крана наливаешь…

— От ста граммов, папаша, пожару никогда не бывает, — сказал продавец наставительно. — От ста граммов у настоящего человека в душе только томность и разочарование. Давайте я вам еще полтораста налью! А?

Грибов молча подставил стаканчик, выпил, доел луковицу и с недовольным и презрительным выражением лица полез снова в свой грузовик.

Начало темнеть. По розовому краю неба быстро бежали растрепанные облака. Над станцией зажглась зеленоватая звезда. Петя достал из сундука припасенное матерью одеяло и укутался, аккуратно подоткнув одеяло со всех сторон. Под голову он подложил «думку».

Спать ему не хотелось.

Он вспомнил дом, прощанье с отцом, заплаканные, неотступно глядящие на него глаза матери и вздохнул.

Потом ему вспомнилась шоферская школа, экзамены перед выпуском, худой раздражительный капитан ОРУДа, с таким желтым лицом, словно у него болела печень, который придирчиво и безжалостно гонял его на экзамене по правилам уличного движения. Капитан задавал такие каверзные вопросы, что Петя взмок, как в бане. А Тосю Иванову, курносенькую смешливую девчонку, которая занималась в одной группе с Петей, капитан все-таки провалил.

Тося ушла, самолюбиво вздернув конопатый носик, но подбородок у нее предательски дрожал, и Петя видел, что на сердце у бедной Тоси худо. И ему почему-то было совестно, что он выдержал экзамен, словно он в чем-то провинился перед Тосей.

Как далеко все это отодвинулось от него!

Поезд катит по бескрайней равнине, плывет над ним в небе большая, холодная звезда. Ни огоньков кругом, ни прохожих на дороге в поле; кажется, что уснуло все на свете. И только бессонный машинист, что ведет состав, да он, Петя, сторожат эту удивительную, свежую, как льдинка, пустынную ночь.

От подушки пахло материнским комодом; запах дома непривычно и сладко смешивался с запахом машины. Под одеялом стало тепло. Состав шел быстро, встряхивая и покачивая машину на поворотах. Петя зажмурился от удовольствия и вдруг засмеялся под одеялом, как в детстве. И едва он успел удивиться, что сон бежит от него, как уснул крепко и сладко.

Проснулся Петя оттого, что прямо в глаза ему сквозь ветровое стекло ударило солнце. Огромное, просторное степное небо светилось утренней голубизной.

Вокруг лежала степь. Она была по-весеннему нарядной, вся в пушке молодых трав, блестящих от влаги. Крепкий степной аромат повеял в лицо. Навстречу поезду, тяжело покачивая крыльями, пролетел коршун. Степь уходила до самого горизонта, и там ее зеленый цвет граничил с голубизной неба.

Было по-утреннему прохладно, но в воздухе ощущалась новая, неуловимая мягкость.

Состав стал замедлять ход, замелькали красные здания складов, белые станционные постройки. Не дожидаясь, когда состав остановится, Петя спрыгнул и побежал к головным вагонам, с удовольствием разминая затекшие ноги.

— Начальник! — закричал он усатому кондуктору. — Долго на этой станции стоять будем?

Кондуктор, не отвечая, озабоченно глядел вперед.

— Сорок минут, — наконец сказал он. — А если Савостьянов на станции дежурит, то и больше. Он человек зловредный, наверняка семьдесят второй перед нами пустит…

Петя умылся, выпил чаю в буфете и снова вышел к третьему пути, на котором стоял состав. Мимо него прошел Грибов.

— Присохнем здесь, будь здоров! — сказал он хмуро. — Скоростники называются! Теперь из графика выйдут и на всех остановках нас будут на запасные пути гонять. Это я уже наперед знаю!

Петя молча посмотрел на него и отвернулся. Пригревало солнце, по синеве неба медленно уплывало круглое, пухлое, как дым, облако. Петя лениво побрел к большой автомобильной дороге, тянувшейся вдоль путей. По магистрали, обсаженной молодыми топольками, катили машины. Впереди белело небольшое здание, по видимости домик дорожного мастера. Петя сел на камень, лежащий у дороги.