105 в. А. Введенский (по Л. Липавскому):

…Единственный правильный по своему принципу роман — это мой, но он плохо написан…

105 г. Д. Хармс:

8.57. Бернблик — Бернброк. План — путаный.

9 ч. 4 м.

Жили-были два врага. Э. Т. А. Гофман… традиция прошлого века. Да да Съезжинская. С одной стороны, невольно связывает сюжет и персонажи, а с другой стороны, слишком много отступлений и трудно понять. Гриша из умывальника и обратно. Прием, после которого ждешь подобных.

Драка ножей с ножами, вилок с вилками, ложек с ложками.

Враги погибали как снег. Тут Грише стало пять лет. Потом сгорела свеча.

9.18.

II

Разговор о зарытии покойника.

По тону слегка авантюрный. Похож на переводную беллетристику.

Стул венский как питье.

Свет слышался в окна как песок.

Превращение доктора. Замечательно подобраны все слова.

Пир. III

Тигры и офицеры.

Фамилию переменил да лицо перетасовал. Мама была взволнована как море, папа был потрясен как мозг.

Время с честолюбием.

Не выспался и хотел нарисовать сон.

Червячки молниеносные и были они скоты.

<Пропуск.>

Похороны. Воспоминание. М.

Смерть Петр<а> Ив. IV.

Бледный как картошка.

В своем мундире — пл<охо>.

Чепуха и салат.

Пропуск. V.

Предание об аэроплане. М.

Что не день, а ящик. Чай с гвоздикой. Механик.

Психологические штучки. Уже смеется уже издевается.

Владивосток. VI.

Си речь.

Детство Иван-Петр, VII.

Черные усатые собаки. Хор<ошо>.

Игра в карты.

Синие яблоки. VIII.

Нездешняя комн<ата> со штанами и сиятельетвами.

На лице есть рок как полагается.

10.7.

105д. Д. Хармс:

А. Введенский. Роман. Бериблик.

Д-р Бернбокер. <В> 70 желудочном году. Медведь захохотал как человек. На тот белый свет.

Не естественно браслет сперли.

105е. Д. Хармс:

Убийцы дураки.

Паровоз пошел. Умывальник был соткан из мрамора.

Барбос человеческим голосом кричит на бактерий. Струпья покрывшие его легкие.

Адвокат Гомеров.

Стул венский как питье.

Пир, Французская речь похожа поначалу на восточную.

105ж. Д. Хармс:

А. Введенский. Убийцы вы дураки.

Григорий Сергеевич Пунцов. Кисляков. Крундышев,

Души убитых взлетали как фонтан.

Маруси летали над ними. Сидели с настежь открытыми окнами. Довертывалась в вальсе последние пары.

Сел на стул и стал представлять башню, Думал — пойду.

106. Безумные звери.

107. Стариковская ночь

в посуде толстую деву
стоящую как свеча

108–109. Я С. Друскин. Темы двух утерянных вещей Введенского:

1(108). Две смерти; человек умирает, это первая смерть.

Затем наступает вторая смерть.

2(109). Раз я сказал В.: самый приятный возраст от пяти до семи лет. Хорошо, если бы после семи лет снова наступало пять лет и т. д. На эту тему В. написал вещь. Только периодическое возвращение назад происходило между тридцатью и сорока годами. Обе вещи были написаны в начале тридцатых годов.

110

Гениальному мужчине
Гёте, Пушкин и Шекспир,
Костомаров и Пуччини
Собрались устроить пир.

111. Без названия

и сотню облаков над нами
встревоженно и зыбко

112

добродушные лягушки
восклицательные знаки

113. Я. С. Друскин:

Между 1935 и 1937 гг. В. рассказал тему вещи, которой он не написал: человек пишет дневник; время в мире этого человека идет как у нас, вперед, но дни идут назад, так что после сегодняшнего дня наступает вчерашний, позавчерашний и т. д. Дни в дневнике идут назад.

114. Т. А. Липавская сообщает об устном рассказе Введенского, который она от него слышала:

— Тринадцать человек организовали союз для борьбы с суевериями. Все дела они начинали в тяжелый день — понедельник, закуривали папиросу втроем и обязательно третий от той же спички. Собирались всегда все тринадцать вместе, не больше и не меньше. Однажды в понедельник они собрались для борьбы с суевериями, а тринадцатого нет. И тогда они прониклись суеверный ужасом.

Приложение IV*

Ранние стихотворения

«И я в моем теплом теле…»*

И я в моем теплом теле
лелеял глухую лень.
Сонно звенят недели,
вечность проходит в тень.
Месяца лысое темя
прикрыто дымным плащом,
музыкой сонного времени
мой увенчаю дом.
Ухо улицы глухо,
кружится карусель.
Звезды злые старухи
качают дней колыбель.

Май 1920 года

Отрывок из поэмы*

На набережной болтаются
дома у самой реки,
Безкосые китайцы
ждут звездной руки.
А каменные солдаты,
мечтающие о хлебе,
проваливаются в квадраты,
просверленные на небе.
Внимания не обращая
ни на Великого, ни на Петра,
дряхлым шагам внимая,
заря поет до утра.
Земли еще дышит
красными шестами мятежей.
Шаги прозвучат еще тише
по дорогам соседних аллей.

Август 1920 г.

Стихи из цикла «Дивертисмент»*

«Играет на корнете-а-пистоне…»

Играет на корнете-а-пистоне
Мой друг, мой верный друг.
На голубом балконе
Из длинных синих рук.
  Мое подымет платье
  Веселый ветерок,
  Играя па закате
  снеющий рожок.
Я прохожу по улице
В юбке до колен;
Становишься распутницей:
Так много перемен.
  Я в лавке продовольственной
  В очередях стою.
  Все помню с удовольствием
  Последнее люблю!
И плачу долгим вечером,
И думаю о нем,
Что ж — делать больше нечего.
Вздыхаю пред огнем.

Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: