Сырая ночь земли, тумана, трясовицы,
Как колдовской цветок, раскрылась и цветет,
И, сброшенна с небес в песок, на дно криницы,
Звезда, как рыба, плавниками бьет.
Дух мяты, ветлы долиною струится
И пышно по-над травами плывет
Стенанье самки, что во сне томится,
Чье целомудрие — как скорби гнет.
Где в сумерках пустынных котловин,
Набухший влагой, тяжестью кровин,
Цветок тирлич потайно расцветает,—
Качнув камыш, причалил тихо челн,
И голос девы, тяжкой страсти полн,
Чутьем ночей звенит и улетает.
Осенний путь, сырая мгла кудлата,
И в тишине скрипит понурый старый дуб,
И листья дня, увядшие заплаты,
По крышам стелются ободранных халуп;
Мы близ села присели в час заката
На граб поваленный, он был и гол, и груб…
И скорбь везде, и скорбь я вижу ту ж
У серых ям, покрытых рябью луж.
В полях туманных бился день в тревоге,
Была тоска, хоть душу прострели,
Сжимала грудь. И шли мы по дороге
Среди пустынной, сумрачной земли.
Воз тарахтел, и путь лежал пологий,
Вспухал туман в полях забытой конопли.
И ветра шум кругом, и шелесты кругом —
На пустоши полей и на холме лесном…
Откуда ветра нищенские речи,
Откуда прилетели к нам они?
И гасит тусклый и холодный вечер
Надежд еще горящие огни.
Мечты моей опущенные плечи,
На вас печаль и горести одни…
Ныряет раскрыленно с вышины
Суровый ветер отзвуком войны.
Он боевой мне слышится трубою,—
И шаг бойцов я вижу в дальний день,
То гул и шум ветров проносят надо мною
Оруженосную годов недавних тень.
Души тревогу не унять покою
Близ этих тихих деревень,
Как только вспомню я и вижу эту высь,
Где струи дыма с вихрями сплелись.
То — дым боев, жестокий дым пожарищ,
Когда гудела степь приливами атак,
Когда о ребра сердцем сильно ты ударишь
И сердце бьется верно, как товарищ,
Что слова «страх» не может знать никак.
И ты идешь, а сгусток сердца — он
Восторгом так набит, как порохом патрон.
И вот теперь лишь ветер мчит, качая
На сердце поросли тех перезревших мук,
Да в далях стелется и тянется без края
Разомкнутый путей тяжелых круг.
Иду, иду, а вроде бы не чаю,
Что мгла сырая застилает луг,
Что на полях голодных так горька
Пустая осень, голая тоска.
Нужна ли боль моих чуть видных ранок,
Ничтожная усталость и надлом?
Я брежу: конь подходит спозаранок
Ко мне с военным, с боевым седлом,
И дерзновенный стяг лихих тачанок
Багрянцем ясным реет за бугром.
Стереть не может ветер вечный след
Тех незабвенных, вдохновенных лет.
Я твердо знаю: не стереть, поверьте,
След этих лет, проведенных в бою.
Великих лет походов, битв и смерти
В сердцах людских сотрешь ли колею?
На лицах старых воинов теперь те
Следы благоговейно узнаю.
А каждый след — ожог ли, рана, шрам —
Зарубка давних подвигов и драм.
Дивлюсь: на лицах мужественных где-то
Я вижу трепет, губ тревожный взмах…
Еще таится зарево рассвета
В глубоких их, всевидящих глазах.
Особая на лбах склоненных мета —
Тот трепет бьется, словно крылья птах,
О, знаю я: не каждому в пути
Тот трепет, словно знамя, пронести.
Дороги не звенят, и вдаль уже умчали
Коней летящих, дерзких табуны,
А я отстал, меня не подождали,
Теперь попробуй вымчи, догони
И прикажи, чтоб грустно не молчали
Тут нивы, что дождем окроплены!
Нет, то прошло, в пути лишь брезжит свет
Былых боев, пожаров и побед.
Лежит туман. Кричат сурово луни
В нахмуренных полях, где меркнет свет.
Веревкою свяжи оборванные струны,
Сдави петлею боль, ненужный этот бред.
На знамени твоем, на знамени Коммуны
Нет слов неверья, слов бессилья — нет!
Огни в степях цветут. Туман — по грудь.
Огни вдали. Счастливый дальний путь.
1926
Перевод С. Ботвинника