О, стоит лишь нарушить сей порядок.
Основу и опору бытия —
Смятение, как страшная болезнь,
Охватит все, и все пойдет вразброд,
Утратив смысл и меру. Как могли бы,
Закон соподчиненъя презирая,
Существовать науки и ремесла,
И мирная торговля дальних стран,
И честный труд, и право первородства,
И скипетры, и лавры, и короны.
Забыв почтенье, мы ослабим струны —
И сразу дисгармония возникнет.
Давно бы тяжко дышащие волны
Пожрала сушу, если б только сила
Давала право власти; грубый сын
Отца убил бы, не стыдясь нимало;
Понятия вины и правоты —
Извечная забота правосудья —
Исчезли бы и потеряли имя,
И все свелось бы только к грубой силе,
А сила — к прихоти, а прихоть — к волчьей
Звериной алчности…
Когда закона мы нарушим меру,
Возникнет хаос.
«Троил и Крессида», I, 3
Не ясно ли, что с точки зрения концепции «порядка» в мире нет мелочей, нет главного и второстепенного. Вселенская гармония зависит от соблюдения «соразмерности» в любом звене цепи бытия. В этом смысле почтение к отцу равнозначно почтению к государю. Нерушимость «права первородства» приравнена по важности к строгому движению планет по предначертанным орбитам. Как уже отмечалось, современники Шекспира осмысливали мир не только в образах «подобий», но во взаимосвязанности «состояний» вселенских «пропорций». Неблагодарность и вероломство дочерей Лира — такой же мятеж против порядка, как и восстание герцога Йоркского против власти Генриха VI. Обращение Корделии к сестрам: «Смотрите за отцом» («Король Лир», Г, 1) — для елизаветинцев звучало столь же весомо, как предупреждение Карлейля, адресованное лордам при низложении Ричарда II. И разве слова Эдмонда: «Я отверг проклятье предрассудков и правами не поступлюсь, пусть младше я, чем брат, побочный сын!» (там же, 2) — не были столь же кощунственны, как то, что Нортемберленд обращался к королю Ричарду, не преклонив колен.
В третьей сцене первого акта Гонерилья назвала отца «ребенком», чем перевернула мир «вверх ногами». Но то же по ее совету совершил слуга Освальд, когда на вопрос Лира: «Кто же я, сударь?..» — ответил: «Вы отец герцогини» (там же, 4), чем поставил дочь выше отца. Герцог Корнуольский, посадивший «человека» Лира (Кента) без его ведома в колодки, перечеркнул принятый в окружающем его обществе «порядок соподчинения».
Многозначен смысл сцены бури в третьем акте трагедии «Король Лир». Но нас интересует буря как символ сопряженности, наступления хаоса в различных звеньях «цепи бытия», в данном случае хаоса в микромире — семье, и разгула космических сил. С этой точки зрения безразлично, на чьей стороне эти силы, что в их разгуле выражено — возмущение против зла или само зло. Важно другое: по какому поводу приходят в движение космические силы. Но, может быть, бурей подчеркивается та истина, что в семье воплощается самое глубокое (из возможных для человека) потрясение основ общества как такового? Это несомненно так, но только с точки зрения этики. В сфере же политики основная угроза потрясений для елизаветинцев несомненно исходила от папства и испанцев, а внутри страны — от знати, с одной стороны, и низов — с другой. Типичная для правления Елизаветы атмосфера бесконечных внутренних заговоров и интриг, инспирировавшихся Филиппом II Испанским и папой, долголетняя угроза прямой испанской интервенции в Англию — все это переплеталось с напоминавшими о себе придворными интригами, местничеством и своеволием в среде знати и брожением в низах.
Глава IV
ШЕКСПИР И ТЮДОРОВСКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ
Мы уже отметили, что исторические воззрения любой эпохи — одна из важнейших характеристик ее культуры. Особенность исторического сознания тюдоровской эпохи состояла в том, что оно приблизилось вплотную к догадке о существовании социального времени, т. е. что с точки зрения общественно-исторической непрерывное и безликое время подразделяется на «времена», «полосы», на обособленные периоды, каждый из которых имеет свой «лик». С момента возникновения цивилизации в распоряжении человека имелись два рода ориентирующих связей: 1) связи пространственные — семья (род), этнополитическая общность (племя, союз племен, государство), Вселенная (универсум), 2) связи временные — настоящее, прошлое, будущее. В разрозненном и незавершенном виде представления о них обнаруживаются и в мышлении народов, не достигших ступени цивилизации. Однако и на стадии цивилизации эти связи далеко не сразу осознаются на протяжении всей цепи, а главное — как пересекающиеся. Последовательно историческим можно считать только тот тип сознания, в котором пространство и время предстают как «стороны» нерасторжимого единства (континуум). Эта ступень в эволюции данного типа сознания достигнута была лишь к середине XIX в., когда историческим содержанием наполнился не только «счет времени» в истории, но и сам человек стал исторически определенным, «человеком определенной эпохи».
Забегая несколько вперед, отметим, что историческое сознание Возрождения стояло еще на несколько ступенек ниже указанного уровня. Связи между индивидами (мы именуем их социальными связями) для него еще оставались неизменными, следовательно, и человек как общественный индивид также оставался вне истории. Но Возрождение в известной мере уже совместило категорию «общество» (правда, под названием «государство», «политическое тело») с течением истории и тем самым приблизилось к тому, чтобы различать отдельные общественно-исторические эпохи.
Исторические хроники Шекспира занимают особое место в его творческом наследии. С них, как известно, началось становление драматурга. И если его величайшие создания уводят нас далеко за пределы коллизий английской истории XIII—XVI вв., то это отнюдь не значит, что их анализ возможен в отрыве от той «школы историзма», которую прошел Шекспир в начальный период своего творчества 1.
Известно, что среди западных шекспироведов есть ученые, отрицающие самостоятельность Шекспира как исторического мыслителя. В его исторических хрониках они находят лишь художественное отражение, «зеркало» политической конъюнктуры его времени либо расценивают их как своего рода драматургическое «переложение» тюдоровских «историй» и «хроник». Между тем очевидно, что Шекспир не смог бы даже приблизиться к воплощению столь грандиозного замысла — воссоздать историю Англии за целое столетие (и какое бурное столетие!), если бы он не стоял на вершине гуманистической исторической мысли своего времени, если бы он не был способен на критическое отношение к своим источникам. О степени самостоятельности Шекспира в данной области легко судить по тому, как свободно он ориентировался в сложной канве событий указанной эпохи, с какой безошибочностью отделял в тюдоровских «историях» — этих клубках немыслимых противоречий, этой мешанине здравых суждений и нелепостей — важное от тривиального, реальное от домыслов. Круг исторического чтения Шекспира был весьма обширен. Он явно не желал ограничиваться каким-то одним источником, даже таким полным, как хроника Холиншеда — самая пространная история Англии, Шотландии и Ирландии той поры. Шекспир, как известно, обращался также к Холлу и именно его хронику положил в основу первой (по времени создания) тетралогии. Помимо этого, он читал Стау, Фокса, «Зерцало для магистратов» и ряд других хроник, исторических пьес и поэм. Не вправе ли мы заключить, что художник, изучавший столь большое число источников, не ограничивал свою задачу одним лишь стремлением использовать театральные возможности исторических сюжетов?
Если оставить в стороне некоторые более ранние произведения, к примеру жизнеописание короля Генриха созданное в XV в. приглашенным в Англию итальянце! Тито Ливио, то появление новой историографической школы следует отнести ко времени правления первых Тюдоров.
Эта «школа» формировалась под влиянием двух течений европейской исторической мысли: гуманистической и реформационного 2. Первое из них было в XVI в. наиболее ярко представлено Макиавелли и Гвиччардини, второе — Меланхтоном и Иоанном Слейданом. Макиавелли первым обосновал тезис о важности истории для политической теории и практической политики. Он высказал удивление по поводу того, что охватившая его современников страсть обзавестись каким-нибудь древним «антиком» не сопровождается подобным же интересом к античной историографии, а между тем в ней заключено огромное количество сведений по вопросам государства и права, управления и судоговорения, ведения войны и регулирования мира. Современные государи, магистраты, юристы, военачальники терпят громадный ущерб от того, что это богатство не используется для практических нужд. В указанных областях классическая древность выработала схемы и методы, которые могут служить образцом для всех времен. Поскольку люди по своей природе не меняются (история повторяется!), история способна принести практическую пользу. Однако наибольшую ценность исторические знания все же имеют для нужд практической политики, поэтому они необходимы прежде всего тем, кто вершит ее. Цель истории, таким образом,— в извлечении полезных уроков, обучении на примерах прошлого искусству политики 3.