Боли не было. Только темнота.

Даже не открывая глаз, я знал, где находился. Звуки, запах... Больница. Кто–то стиснул мою руку, что побудило меня взглянуть.

Эндрю.

Уперевшись локтями в кровать, он сидел возле меня и крепко сжимал мою руку в своих руках. Наши переплетенные руки были около его лица, а глаза его были закрыты. Он выглядел усталым и будто постарел лет на десять.

– Привет. – Мой голос надломился, горло словно чем–то царапнуло, но он меня услышал.

Он стрельнул в меня глазами и от видимого облегчения осел.

– О, Спэнсер.

– Сколько...? – Я даже не сумел закончить вопрос. – Воды.

Он по–быстрому дотянулся до маленького стаканчика и поднес к моим губам. Благодаря холодной жидкости горло тут же расслабилось.

– Спасибо.

Эндрю поставил стаканчик на стол возле моих ног.

– Сейчас десять минут девятого, – вновь взяв меня за руку, сказал он. – Ты здесь с пяти. Сюда тебя доставили фельдшеры.

Я ничего не помнил.

– Мам, – крикнул Эндрю. Почти мгновенно вошли Хелен, Алан и Сара. – Можете сообщить, что он очнулся?

– Я схожу, – произнесла Сара и испарилась.

Хелен подошла к моей постели. Опустила ладонь на мою руку и печально улыбнулась.

– Мне жаль, что так случилось. Я уточняла про аллергию на моллюсков. С рестораном я разберусь. Не переживай.

В палату вошла медсестра – «У меня что, отдельная палата?» – проверила какие–то приборы и поинтересовалась моим самочувствием. Затем пришел доктор, но, рассказывая про “тяжелый случай аллергической реакции” и лекарства, которые мне дали, он обращался к родителям Эндрю, а не ко мне.

– Когда была первая аллергическая реакция? – задал доктор вопрос. Врач считал родителей Эндрю моими родителями?

Безусловно, они понятия не имели, когда у меня была первая аллергическая реакция.

– В три года, – ответил я. – Тогда был первый раз. А повторилась, когда мне было двенадцать.

Доктор нахмурил брови.

– Полагаю, становится хуже?

Я кивнул, потом пожал плечами.

– Наверно.

– Ну, вам очень повезло, что ваш отчим был рядом и ввел эпинефрин. В противном случае они навещали бы вас в подвальном помещении. Если вы понимаете, о чем я.

В подвале больницы располагался морг.

– Да.

– Мы оставим его на ночь, – сказал доктор. – И следующие сорок восемь часов я посоветовал бы не оставлять его в одиночестве. – Он еще что–то лепетал, но я очень устал и пребывал в замешательстве.

После ухода врача Эндрю взял меня за руку и пояснил:

– Мама сказала, что ты ее сын, а отец – твой отчим, – тихо проговорил он. – Нас считают братьями.

Хелен похлопала меня по ноге.

– Чтоб он мог остаться с тобой в палате.

– О, спасибо. – Горло снова царапнуло, отчего я поморщился. – Еще воды.

Эндрю поднялся и помог мне попить. Потом Алан изрек:

– Мы оставим вас на минутку. – Он вывел Хелен и Сару за дверь.

Я глубоко и утомленно вздохнул. Я ощущал усталость всем своим нутром. Эндрю коснулся ладонью моего лица.

– Я охереть как испугался, Спэнсер.

Я кивнул.

– Я тоже.

– Ты перестал дышать. Я подумал, что ты умрешь. – Он сжал мою руку и покачал головой. Он боролся со слезами. Он прильнул ближе и прижался ко мне губами. – Я люблю тебя, – выдохнул он.

Прежде чем я успел ответить, ярким и обеспокоенным пятном в палату ворвалась Лола. Увидев меня, она замерла на месте.

– Спэнсер!

Следом за ней, бледный как приведение, вошел Габ. Содрогаясь, он сел, поднял глаза и, объясняясь, выдал:

– За рулем была Лола. – У него дернулся глаз. – И ехала быстрее обычного.

Лола набросилась на меня с объятиями и выдавила те немногие признаки жизни, что во мне еще оставались. Обычно Эндрю отходил в сторонку, но я по–прежнему держал его за руку. И не отпустил бы ни за что.

– Ты в порядке? – спросила Лола и погладила меня по лицу и волосам. – Мне позвонил Эндрю. Хочешь, чтоб я заработала сердечный приступ? – Она посмотрела на Эндрю. – Спасибо. Как дела? Слава богу, ты его спас.

Эндрю покраснел.

– Вряд ли я много сделал. Отец сохранял спокойствие. А мне крышу снесло.

– Неправда, – донеслись из дверного проема слова Алана. – Именно Эндрю сказал, где был «эпипен».

Лола дотронулась до моей бороды и попыталась привести в порядок прическу.

– Нас один только пересказ напугал.

В этот момент вошла медсестра и остановилась.

– Ну, и кто должен здесь находиться?

– Мы все, – ласково ответила Лола. Розовые волосы были собраны в твист, макияж был совершенен, и на ней было похожее на кексик кукольное платье. Но все это медсестру не обдурило.

Сестра кивнула на меня.

– Мистеру Коэну нужен отдых. Он практически умер, что довольно изнурительно. Часы посещения подошли к концу. – Потом она заприметила Габа. – Сэр? Вам нехорошо?

Габ, по–прежнему потный и бледный, глянул на нее и отмахнулся.

– Моя жена водит как сатана под наркотой.

Я, как и все остальные, хмыкнул, и прежде чем Лола успела начать спорить, Сара обвила ее руками, и они вышли. Габ отправился следом, Алан похлопал меня по ноге, а Хелен пообещала, что они вернутся утром.

Глядя на Эндрю, медсестра вздернула бровь, но он уселся рядом со мной.

– Я остаюсь.

Нужно было что–нибудь сказать. Перед тем, как нас прервали, он признался мне в любви, а я так ничего и не ответил. Но я дико устал. Глаза сами собой закрывались.

Эндрю большим пальцем рисовал круги на тыльной стороне моей ладони, а потом приподнял ее и поцеловал туда, где только что был его палец.

– Спи, Спэнсер. Я буду рядом.

У меня не вышло сформулировать ни слова, поэтому я сжал его руку и держал так крепко, как позволял мой ослабший организм. И я уснул.

Проснулся я, когда пришедшая на вечерний обход медсестра проверяла аппаратуру. Эндрю спал на раскладушке, и от знания, что он до сих пор был здесь, в груди потеплело.

Он меня любил. Я знал, что он любил. Я слышал, как он рассказывал матери. Но он признался мне. Он признался мне, что любил меня. Это было сказано. Слова уже нельзя было забрать назад. Я не сомневался, что в отношении этих трех слов у вселенной имелась оговорка “никаких возвратов”. Не то чтоб мне хотелось, чтоб он от них отказался. Боже, да это последнее, чего мне хотелось.

Зато мне хотелось, чтоб мой глупый мозг и еще более глупое сердце определились, что делать с этими словами.

Самое сложное заключалось в том, что я тоже его любил. Мой глупый мозг был в состоянии признать, что мое предательское сердце сотворило то, что много лет назад я поклялся не делать. Что я влюбился.

И вот он спал на раскладушке в моей больничной палате. И я его любил. Он делал меня счастливейшим мужчиной в мире. Все дело было в словах, тех трех коротеньких словах. Можно было сознаться самому себе, что я любил Эндрю. Но заставить себя произнести их перед Эндрю я не мог.

Было нечто совершенно кошмарное во вручении израненного сердца другому человеку.

Все эти мысли наряду с постоянным писком и наполнявшими больницу звуками не давали уснуть. Эндрю очухался в начале седьмого, растерянный и немного не выспавшийся, но как только понял, где находился, тут же подумал обо мне.

– Привет. Как себя чувствуешь? – Голос его хрипел, и он провел руками по лицу.

– Гораздо лучше. Усталость по–прежнему есть, но мне уже лучше.

Он встал и потянулся. На нем до сих пор была вчерашняя одежда, после сна он выглядел помято и великолепно. Он поймал меня на подглядывании и улыбнулся.

– Что?

– Ничего. Спасибо, что остался.

– Где ж еще мне быть?

Я протянул ему руку, и он ее принял.

– Я практически всю ночь не спал. И почти присоединился к тебе на раскладушке.

Он улыбнулся и провел моей рукой по своему небритому подбородку.