— Я должен выехать через двадцать минут, так что поторопись. Мыло на крыльце, можешь воспользоваться шлангом или, хочешь, сходи к ручью, там глубоко и деревья вокруг.

С дикими криками Сандра вошла в ледяной ручей. Ступая по скользким камням, она полностью погрузилась в воду, намылилась и снова окунулась. Она кричала, пока не выбралась на залитый солнцем берег, и тут вдруг почувствовала, как у нее перехватило дыхание. Сандра увидела пред собой луг, который сразу напомнил ей детство. Ветер клонил к ней цветы и верхушки деревьев, а она тянула руки над морем травы, над холмами к горам, уткнувшимся в твердое голубое небо яркими мантиями весеннего белого снега. Непохожие на взъерошенные холмы, раскиданные вокруг бабушкиной фермы, они царственно стояли, как строй королей, даруя милость даже самой маленькой букашке, раскачивающейся на лезвии травы.

— Это твои друзья? — спросила она у ветра, который вытирал ее обнаженное тело. — Сильные и безмолвные… я бы хотела, чтоб мой отец был таким же.

— Здесь мой дом, — прошептал ветер, и сосны задрожали от призрачного пения рогов и топота копыт. — Здесь спят Валькирии.

— Счастливые, — улыбнулась Сандра. Боясь сломать свои новые крылья, она отвернулась и пошла к дому прямо голышом, в одних туфлях.

Когда она с голым задом продефилировала мимо Люка, он прекратил собирать рюкзак, прижал ее к столу и сначала руками, потом языком стал искать с ней связь. Она изогнула спину и обхватила его ногами, но была так же далеко; прежнее одиночество поднялось и ударило Люку в уши, ему стало горько и он отстранился от нее. Трудно выразить, что творилось у Люка в душе, но он сказал только:

— Одевайся, а то опоздаем.

Они отправились на толкучку. Машина подпрыгивала на каменистой дороге. Обед-то уж будет нормальный: калорийная пища для уставших путников, а не эта полезная дрянь. Люк настоял, чтобы Сандра поехала с ним, хотя, наверняка, это чисто мужское дело. Ей не нравилось быть обузой, и она сказала, что не поедет, что хочет остаться дома. Но когда он посмотрел на нее с потерянным видом и стал уговаривать, объясняя, что она сама должна выбрать пистолет, Сандра не смогла удержаться от смеха.

— Вроде как обручальное кольцо, да? — Сандра не боялась оружия. Оно вообще ее не интересовало. Но уж коли Люк собрался покупать пистолет, надо в это дело вникнуть.

В машине Люк без умолку болтал об оружии, говорил, что, если хочешь иметь собственный пистолет, нужно выбирать большой — «магнум» сорок четвертого или сорок пятого калибра; мужчины вообще не верят, что женщины способны пользоваться оружием, но, если пригрозить им такой здоровенной пушкой, которой даже случайно можно пробить любую голову, кто угодно испугается. Вполне логично, хотя в отношении подобных материй вряд ли уместно рассуждать о логике.

Для приобретения пистолета Люк повез Сандру обратно в пустыню, где пейзаж был похож на растянувшийся на многие акры запущенный задний двор. В центре огромного круга из джипов, пикапов и эксплореров стояли столы, покрытые грудой всевозможного оружия, в том числе и времен войны. Люк сразу обратил внимание на черный пистолет с лазерным наведением, решив, что он идеально подойдет Сандре.

Человек, стоящий рядом с ними, очевидно, был такого же мнения.

— Да, сэр, — заговорил он, — вещица что надо, в самый раз для молоденькой леди. Даже не обязательно уметь стрелять. Просто направьте красную точку на цель, и, поверьте мне, любой, кто заметит на себе эту красную херню, сразу поймет, что он покойник, и станет умолять не спускать курок.

— А можно и по старинке: щелкнешь затвором ружья — и курок спускать не надо. Все просто разбегаются в разные стороны, когда слышат этот звук, — вмешался другой.

Люк выбрал нелепый огромный пистолет под названием «Орел пустыни» и начал о нем расспрашивать, предоставив Сандру самой себе.

После тщательного осмотра Сандра поняла, что тут происходит странный обмен всевозможной атрибутикой, связанной с Вьетнамом и «Бурей в пустыне», — старым снаряжением, сумками, патронами, бусами из вражеских ушей, засушенными скальпами и рассказами. Рассказы были поопаснее неразорвавшихся снарядов. Эти люди устраивают сходки здесь, вдали от города, чтобы разрядить свои истории, никого не покалечив. Они осторожно обезвреживают их внимательным прослушиванием и хоронят, но рассказы еще долго после захода солнца корчатся в судорогах, не желая умирать, лунный свет обнажает их тайны, они перешептываются друг с другом. Холмы отвечают эхом: «Все хорошо. Пусть уродство обернется красотой. Мы всегда считали жестокость истиной, да, всегда…» Некоторые были одеты в свою старую форму и бродили вокруг, подобно тени отца Гамлета, но Сандра все равно не могла назвать их тупыми мачо. Как бы глупо они ни выглядели, она-то вообще была здесь незваным гостем.

Она, как и все, смотрела «Апокалипсис сегодня», упиваясь тем, что Брандо назвал одним словом — «ужас», но разве можно за это осуждать? По правде говоря, будучи частью голливудской версии их реальности, Сандра чувствовала себя неловко и, словно параноик, думала, что все только и ждут признаков отвращения с ее стороны. Она представляла, как они были довольны, что ей приходится притворяться, будто они ей нравятся, ибо она слишком смущена, чтобы просто уйти. Сандра пыталась взглянуть на происходящее вокруг с разумной точки зрения: эти люди находятся здесь, потому что пустить их обратно в общество — все равно что насыпать ЛСД в систему водоснабжения. Сквозные дыры истины в искусно сделанном экране общества лишь приоткрывали лицо Господа, но в Библии сказано, что на него невозможно смотреть. Или необязательно — как считала Сандра. Хвала Господу за фильмы, позволяющие смотреть не прямо на жизнь, а на ее отражение, будто в зеркале. Эти люди видели Медузу[14]: старики, которые всю оставшуюся жизнь обречены снова и снова повторять одну и ту же историю, и мальчики, у которых не будет жизни, потому что они не смогут преодолеть того, что сделали. Здесь же они обмениваются своими историями и пытаются исцелиться.

Она стала слушать белобрысого парня, похожего на бездомную собаку, который уже успел напиться и начал вести себя так, что все подумали: «Черт, ему нельзя пить, он не может себя контролировать».

Сандра не ожидала, что его рассказ удивит ее, все это она уже слышала. Любой, у кого есть мозги, знает, что мы повинны в кувейтском геноциде. Американцы всегда перед всеми виноваты, будь то индейцы, эскимосы или негры. Ну и что?! Саддам выставил вперед кувейтцев и шиитов, так что наши, начав наступление, уничтожили семьсот тысяч врагов Саддама. Конечно, все это было ей известно, она узнала об этом за обедом; ее пятиминутный гнев был вызван главным образом тем, что раньше она пребывала в неведении. Но парень с щенячьим лицом по-настоящему ее напугал.

Его голос звучал, как голос за кадром, он разносился над пустыней, повествуя о давних событиях так, словно они происходили здесь и сейчас: сотни и сотни арабов, мужчин и детей, выползают отовсюду и бегут, поднимая вверх руки, в которых зажато что-нибудь белое — трусы, кусок бумаги; они отчаянно пытаются сдаться. Командир танка, лихой вояка, стоит позади и в панике делает то, чему его научили в армии, — выполняет приказы. Он кричит прямо в ухо нашему белобрысому рассказчику: «Огонь, огонь!» Арабы поднимают руки, но этот всемирно известный жест не помогает… В тот день парень с щенячьим лицом убил сотни людей. Он не находит этому объяснения. И не найдет никогда… Сандра и все остальные обратились в камень, пустыня окружила их, она жила своей настоящей жизнью, звери в ночи пожирали друг друга.

Дональд сдох, как зверь. Сандра была там. Она знала зверя, который выпустил ему кишки. Значит, она не особо отличалась от толпы вокруг: эта мысль, возникнув в ее воспаленном мозгу, принесла долгожданное утешение и чувство благодарности к людям, молча стоявшим рядом. Сказать было нечего, и все знали это, но они были там, стояли, как сумрачный лес. Тень пала на них.