Тут же из Нагоя Комура передал в Токио указание брать всех выявленных террористов, и сам, не отдыхая, вылетел обратно. Удалось взять троих. Пятеро ускользнули. Один из арестованных покончил с собой, проглотив ампулу с цианистым калием. По отпечаткам пальцев полиция установила его личность: Акира Исикава, 27 лет, несколько раз был арестован по обвинению в краже и других мелких преступлениях.

В Токио Комура прилетел утром. В аэропорту его ждала машина. В ней сидел инспектор Уэда, который руководил ночной операцией. «Там один совсем молоденький, из студентов, в отличие от других с полицией дела не имел. Я его приказал поместить отдельно. По-моему, с ним можно работать. Он расколется».

Следователь направился прямо в тюрьму. Допрос надо провести немедленно, пока арестованные не пришли в себя.

Уэда был прав. Киба оказался худеньким, запуганным пареньком, который после первых же угроз расплакался и, рыдая, начал рассказывать. Сам он студент-химик, отвечал в группе за бомбы.

— Сначала мы просто занимались пропагандой, — шмыгая носом, говорил Киба, — Сибата считал, что наш долг — помогать угнетенным… Он забирал у нас все деньги, чтобы мы тоже чувствовали себя нищими… Часто он пропадал куда-то и возвращался пьяный… Меня они шантажировали. «Если ты уйдешь, мы сообщим о тебе в полицию, сядешь на несколько лет. Так что тебе одна дорога — с нами». Но все было ничего, пока не появился Гэн Шэн.

— Кто? — переспросил Комура. — Гэн Шэн? Он китаец?

— Он очень похож на японца и говорит без акцента. Сибата привел его к нам и сказал, что этот человек будет помогать делать революцию. Он снабжал группу деньгами. Потом привез оружие — ножи и пистолеты. На них не было заводского клейма, и Исикава, подвыпив, как-то сказал мне: «Видал, что нам подсунули? Пистолеты-то китайского производства. Схватят с ними — обвинят в шпионаже». Дал он нам и руководство по изготовлению бомб.

— Где этот Гэн Шэн жил? Где он сейчас находится?

— Я не знаю. Правда, не знаю. Он уходил и приходил неожиданно. Мы боялись его.

— Продолжайте.

— Он настоял на том, чтобы мы убили товарищей, тех, которые начали сомневаться. Обвинил их в контрреволюции… Их пытали там, в нашем убежище, в горах, потом оставляли в снегу умирать…

— Где находится убежище?

Киба молчал.

— Учти, у тебя одна возможность избежать тяжкой кары — рассказать все, как есть. Ты понимаешь, сколько на тебе человеческих жизней?

— Убежище в горах, рядом с местечком N. Комура прервал допрос, сейчас важнее найти других, а Киба и так расскажет все, что еще не успел.

С протоколом допроса Комура бросился к начальству.

Убежище террористов располагалось неподалеку от уединенного зимнего курорта, где почти не бывало туристов. Сюда приезжали лишь немногочисленные любители здешних тихих мест. В большинстве своем одинокие пожилые люди. Они подолгу бродили по заснеженным холмам, залитым солнцем, а потом, вернувшись в единственную гостиницу, грелись у хибати[3]. Эти люди ценили возможность пройтись по нетронутому снегу, подышать свежим морозным воздухом.

В местном отделении полиции Комура уже ждали. Инспектор, родившийся здесь и всю жизнь здесь проработавший, сумел обнаружить логово.

— К хижине ведет всего одна тропа, да и то идущего видно издалека, — доложил он. — Других подходов нет. Скажем, если у них снайпер имеется, то вообще не пройти. По одному целый полк перестреляют.

— А ночью? — спросил Комура.

— Ночи-то сейчас лунные. На снегу тени. Видно все как на ладони.

— Так что же делать? — спросил один из полицейских, прибывших с Комура.

— А ничего, — так же спокойно ответил инспектор, — раз надо, значит, пойдем.

Двигаться решили под утро, так больше надежды, что террористы, устав, к концу ночи потеряют бдительность, окажутся менее внимательны. Неожиданно за час до начала операции прибыл Вада.

Под покровом темноты полицейским удалось незаметно подобраться к хижине и окружить ее. Видимо, террористы не ожидали, что их так быстро обнаружат. Комура передал по цепи: «Приготовиться». Вада держался сзади, возле полицейского с рацией. Связь с управлением поддерживалась постоянно.

Быстро светало. Комура прикинул: до домика сто с лишним метров. Пробежать — полминуты, а там? Дом построен основательно, пока вышибешь дверь, завяжется перестрелка, и кто знает, чем она кончится… Комура отполз к Вада — надо предложить преступникам сдаться, не применяя оружия. Вада согласился. Слова Комура, многократно усиленные громкоговорителем, разбудили утреннюю тишину этого благословенного местечка. Несколько минут в домике было тихо. Затем из окна выстрелили. Это был ответ.

Комура повернулся к Вада:

— Надо немного оттянуть людей, чтобы шальной пулей не задело, и начинать осаду. Долго они не выдержат.

— Да вы что? — вскинул тот голову. — Их надо брать. Иначе днем сюда прибудет пресса. Эти подонки почувствуют себя героями дня, им только этого и надо… А когда здесь на каждом дереве угнездится репортер, попробуй постреляй — сразу скандал начнется. Парламентские запросы, протесты всякие и прочее.

— Вада-сан, но в перестрелке без жертв не обойтись, а они нам живыми нужны.

— Живыми, живыми, — проворчал Вада. — Главное, их обезвредить, ясно?

— Да ведь там, в домике, всего несколько человек. А остальные скроются, исчезнут. Мы же не выясним ни фамилий, ни адресов…

Комура был искренне удивлен. Даже начинающему полицейскому известно, что преступника следует брать живым. Стреляют в случае крайней необходимости. А тут без крови не обойтись.

Медленно и отчетливо Вада произнес:

— Мне поручено уничтожить эту банду. И я это сделаю. Даю вам полчаса на всю операцию.

Секунду Комура помедлил. Затем повернулся и бесшумно, прячась за деревьями, направился к полицейским. Люди молча выслушали приказ. Только изумленные взгляды были ответом на него,

— Что вы на меня уставились? — не выдержал Комура. — Пули испугались?

…Все заняло меньше десяти минут. По сигналу полицейские, не стреляя, бросились к дому. Огромными прыжками Комура мчался впереди. Вжик, вжик — засевшие в доме открыли стрельбу. Пригнуться, прыжок в сторону вправо, влево, вот и дом. Кто-то охнул и тяжело осел на снег. Только не останавливаться, а то перестреляют. Комура, тяжело дыша, прижался к стене — так он был вне зоны обстрела. Оглянулся — неподалеку, нелепо подвернув под себя руку, видимо, убитый, лежал полицейский. «Уэда, — понял Комура, — лучший из ребят. Отличный, способный инспектор… Жена у него, двое детей. Сын и дочь. Или две дочери?» Внезапно слепая ярость толкнула его к окну дома. Как в тренировочном зале полицейской школы, Комура подпрыгнул, выбил стекло и, перевернувшись через голову, оказался в комнате.

— Бросай оружие! — заорал он. — Ложись! На пол, все на пол!

И, чтобы не дать террористам опомниться, несколько раз выстрелил поверх голов. Двое оторопело выпустили из рук оружие, один замер с открытым ртом. В этот момент он уловил незаметное движение в углу комнаты и повернулся. Последнее, что он увидел перед тем, как потерял сознание, — огромные, горящие ненавистью глаза женщины. Комура не слышал, как в дом ворвались полицейские, не видел и обезоруженных террористов.

Ему повезло. Через три недели, бледный и худой, он уже вышел из больницы. Комура получил звание старшего инспектора, был награжден грамотой. В управлении его поздравляли. Начальство предлагало отдохнуть, но он хотел, пока не поздно, выявить оставшихся на свободе членов группы «Боевое знамя», Однако дело было передано в другой отдел, и его под вежливыми предлогами не подпускали к расследованию. Он записался на прием к начальнику управления. Тот обещал принять, но не смог. С Комура беседовал один из заместителей. Он, улыбаясь, говорил комплименты, а потом мягко, но настойчиво посоветовал забыть о «Боевом знамени». («Они и так стоили вам крови. Пусть теперь другие повозятся»). А на следующий день его ожидал сюрприз. Приказом начальника он командировался на Хоккайдо для инспектирования местного полицейского управления. («И для обмена опытом. Вы ведь теперь старший инспектор, герой, можно сказать», — заметил чиновник, оформлявший его документы.) Комура вылетел в Саппоро той же ночью. И в первый же день поездки бессмысленно, до беспамятства напился. Он почти не выходил из гостиничного номера, откуда вышколенная прислуга каждый день выносила кучу опорожненных бутылок. Пил он беспробудно весь месяц. Вероятно, отзыв о его поведении был доведен до сведения самого высокого начальства, потому что, когда он вернулся, на его месте сидел другой человек. А Комура, заставив помучаться два месяца без работы, перевели в уголовный отдел заниматься кражами и грабежами.