Примечательно, что по распространенному среди помещиков обычаю и для избежания лишних расходов в дороге от деревни до фабрики крестьяне должны были содержать себя сами, никаких кормовых денег или продуктов им не выдавалось, и в продолжение всего пути они перебивались только мирским подаянием.

Декабрист Д. Якушкин вспоминал: «Однажды зимою… я заехал на постоялый двор. Изба была набита народом, совершенно оборванным, иные даже не имели ни рукавиц, ни шапки! Их было более 100 человек, и они шли на винокуренный завод, отстоящий верст 150 от места их жительства. Помещик, которому они принадлежали, Фонтон де-Варайон, отдал их на всю зиму в работу на завод и получил за это вперед условленную плату… Такого рода сделки были очень обыкновенны. Во время построения Нижегородской ярмарки принц Александр Виртембергский отправил туда на работу из Витебской губернии множество своих нищих крестьян, не плативших ему оброка. Партии этих людей сотнями и в самом жалком положении проходили мимо Жукова».[8]

Беспощадная эксплуатация доводила крестьян не только до разорения, но до полного отчаяния. Они обращались к своим господам, умоляя хотя бы несколько войти в их положение и уменьшить тяжелый гнет, указывая, что не в состоянии выплачивать наложенные на них оброки и выполнять повинности. Вот один из типичных образцов таких челобитных: «Государь наш! К Вашему превосходительству и прибегнули под кров и защищение слезно просить нас, сирот Ваших, от вышеписанного оброка второй половины ныне от платежа, за всекрайним нашим убожеством и нищенством освободить до предбудущего года, чтоб мы от того уже в конец не разорились, да и от прочих отягощениев оборонить. И о том, государь наш, смилуйся и учини милостивый указ…»

Надежда на жалость и справедливость помещиков оправдывалась редко, и «милостивого» указа, как правило, не следовало. А наоборот, от господина к управляющему в имение летело строгое распоряжение прекратить «бунт», виновных и просителей проучить «по-домашнему» — т. е. понятно — выпороть, недоимки и оброк собрать сполна.

Конечно, отношения у крестьян с помещиками складывались по-разному, они не всегда начинались и заканчивались наказаниями и утеснениями. Некоторые владельцы расписывали для своих вотчин подробные своды правил и заставляли следовать им не только крепостных людей, но делали их обязательными и для управляющих, и для самих себя. Находились такие, что вопреки вседозволенности, предоставляемой законами, самостоятельно ограничивали размер оброка, число барщинных дней; а если сверх того требовали взносов натуральными продуктами, то не иначе, как в счет суммы оброка, как поступал, например, Суворов в своих вотчинах. Иные господа поддерживали крестьян в голодные годы.

И все же эти частности не меняли главного во взаимном положении крепостных и дворян друг к другу — законодательство и правительство империи, весь ход развития российской государственности фактически превратили крестьян в рабочий инвентарь помещичьей усадьбы. Такой утилитарный взгляд на крестьян, естественно, приводил не только к постоянному росту требований об увеличении числа и размеров их повинностей, но и подсказывал естественный способ их взыскания. Поэтому насилие и плеть навсегда останутся символами крепостной эпохи.

Славянофил А. Кошелев после знакомства со средой уездного дворянства писал: «Добрый помещик есть счастливый случай, редкое исключение из общего правила; огромное же большинство владельцев, конечно, не таково… но даже у помещиков, считающихся добрыми, жизнь крестьян и дворовых людей крайне тяжела».

Крепостные справедливого, хотя и требовательного Суворова, тем не менее жаловались ему, что пришли «в крайний упадок и разорение», и в действительности это было правдой. Но примечательнее реакция знаменитого полководца на просьбы своих «рабов» — наскучив от обременительных мужицких обращений, он составил инструкцию, как следует отныне подавать прошения на имя помещика. Перечень этих правил на самом деле был не чем иным, как издевательской шуткой, и призван был сбить с толку неискушенных, почти сплошь неграмотных крестьян. Вот этот документ: «Говорить должно по артикулам и статьям. Каждую вещь, каждой вещи часть подробно истолковать и брать в уважение, одну часть соображать с другою; сравнивать тягость с полезностью. Не реша одной части к другой не приступать. Ежели в которой части найдется большое препятствие, мнимая невозможность, непонятие и сумнение, предоставлять ее до конца. Начинать решение частей легчайшими частьми… имея белую бумагу, на одной половине страницы означивать препятствия, недоразумения, сумнения; на другой половине страницы их облегчать, объяснять, опровергать и уничтожать. Сие иногда чинится уподоблением и заменою. Соблюдать и смотреть на мои правила миром».

Не поняв барских шуток и не получая ответа на свои чаяния, крепостным ничего не оставалось, как в поисках защиты от притеснений обращаться к императорскому престолу. Тексты множества этих челобитных, сохранившихся до нынешнего времени, искренне и безыскусно описывают, что приходилось терпеть крестьянам от своих господ.

От имени своих не ученых грамоте односельчан некий грамотей Аким Васильев обращался к Александру I: «Владелец наш стал утеснять непомерным оброком и другими повинностями, принуждая к выполнению требований угрозами и тиранством до такой степени, что многие из доверителей моих, быв наказаны безщадно, померли, а другие, боясь подвергнуться таковой же участи, скрывались долгое время, оставя дома свои и семейства. Четыре года претерпевая тиранство и разорение… доверители мои, не находя средств к избавлению себя от столь насильственного ига, доверили мне ходатайствовать у престола Вашего императорского величества о всемилостивейшем воззрении на несчастную участь верноподданных…»

Из других обращений: «Припадая ко преосвященному Вашему трону, всемилостивейшему нашему государю, с верноподданнейшим нашим третьим (! — Б Т.) прошением… оная наша госпожа совсем нас разорила и довела в крайнее убожество, так что отняла у нас хлебопахотную нашу крестьянскую землю и сенокосные луга и хлеб наш крестьянский отняла в свое владение. Имущество все растащили, лошадей и коров наших отняли в свое владение, из домов нас выгнали… Всемилостивейший государь, воззрите всемилостивейшим и человеколюбивым оком Вашим к нам, великостраждущим и погибающим от нашей госпожи Здраевской, что мы не можем скрыть смерть от ее нападения»!

«Утягощены на господской работе, ни в зиме, ни в лете ни единого дни на себя работать не дает, ни воскресение; оттого все в мир пошли, кормимся Христовым именем…»

«Означенный господин наш крестьян вконец разорил несклонной своею работою…»

«Припадая к освященнейшим Вашего императорского величества стопам осмеливаемся изъяснить: как оный господин наш начал нами владеть, то мы не имеем от его работ ни дня, ни ночи отдохновения, выгоняя нас, мужской и женский пол как в праздничные, так и в высокоторжественные дни, и навсегда у него находимся в работе на винокуренных заводах… Пересек до несколько сот человек плетьми, не щадя ни старого, ни малого, так, что на том месте оставил троих маленьких, да троих больших, чуть живых и изувеченных, которые находятся теперь при смерти…»

«Начали нас бить и били без пощады так, что без мала на том месте оставили из нас, побитых и измученных, чуть вживе, человек до 100. После сего по приказанию нашего господина Викулина приказчик его приехал в наши селения и бил наших двоих женщин брюхатых до тех пор, что они из своих брюх скинули младенцев мертвых, а потом и оные женщины от побои лишились жизни. Тот же приказчик наших трех крестьян лишил жизни… Ваше императорское величество! Если мы у него останемся далее во владении, то он нас и половины вживе не оставит…»

Насколько справедливы были жалобы крестьян и насколько циничным и потребительским было к ним отношение господ, видно по следующему откровенному письму одного помещика Казанской губернии к своему старосте по поводу взыскания недоимок: «О крестьянах, что они неимущие и ходят по миру, отнюдь ко мне не пиши: мне это нож; я хочу воров разорить и довести хуже прежнего, — так они милы мне; почти я от них допущен ходить с кузовом по миру. Уповаю и надеюсь до 1000 рублей взыскать без всякого сумнительства…»